Натали Якобсон - Век императрицы – 2. Живая статуя

– Да, точно, новой накидки у меня нет, – с досады Флер поджала губы и стала оглядываться по сторонам так, будто сейчас могло произойти чудо, и на ее окне вместо записки оказался бы необходимый подарок.

– Я принесу тебе теплую одежду, как-нибудь на днях, – пообещал я.

– А пока ты не одолжишь мне свой плащ? – предложила Флер. – По крайней мере, на сегодняшний вечер.

– Нет, сегодня я не могу никуда пойти, мне нужно навестить друга, – попытался оправдаться я. То, что Флер обиделась, было сразу заметно.

– Друга? – переспросила она с какой-то странной интонацией, будто собиралась убить такового, если бы он повстречался ей на пути.

– Художника, – уточнил я. – Он выполняет мои заказы.

– Закажи ему мой портрет! – глаза Флер зажглись радостным огоньком. – Пожалуйста, Эдвин!

– Обязательно закажу, – пообещал я, глядя на нее. В этот миг Флер показалась мне необычайно хорошенькой, и про себя я добавил: « я хочу иметь твой портрет для того, чтобы у меня осталось хоть какое-то напоминание о тебе даже после того, как пройдут столетия, и твои кости обратятся в прах, ведь ты рано или поздно умрешь, а я осужден жить вечно».

Флер не могла знать, о чем я думаю, так почему же она вдруг коварно улыбнулась, будто собираясь мне сказать, что собирается прожить всю вечность рядом со мной.

Иногда мне казалось, что ее повадки становятся более хищными, а поведение более раскованным, чем тогда, когда мы с ней познакомились. Это мне не нравилось. Не нравился и алый крест на ее ладони.

– Если бы я мог устранить любой изъян, ты бы согласилась, чтобы я убрал эту отметину с твоей руки? – осторожно спросил я у Флер.

Я думал, что она с готовностью согласится, но она только отрицательно покачала головой и произнесла:

– Я уже привыкла быть меченой.

Когда я уходил от нее к Марселю, то чувствовал, что ее зеленоватые глаза все еще следят за мной. Я обернулся и отыскал взглядом ее окно на темном фасаде. Несмотря на то, что нас разделяла высота, я четко увидел Флер, даже различил мерцание жемчужной нити на ее шее. Она прижалась лбом к стеклу и пристально следила за тем, как я ухожу, ловила взглядом каждое мое движение, будто ей казалось неестественным то, что я просто шагаю по дороге, а не лечу над ней. Но ведь Флер не знала, что я умею летать. Какое неуместное предположение. Разве могла она заподозрить своего покровителя в том, что по ночам он пускается в полет над спящими селениями, что расстояния и высота для него ничто. Я поднял руку и помахал Флер на прощание.

Надо будет как-нибудь отвести Флер к Марселю, чтобы он увидел, насколько она красива, и нарисовал одну из своих лучших картин. Я уже привык считать мастерскую Марселя целым миром, самостоятельным и отдельным от всей вселенной. Сколько бы раз я не посылал своих незримых подданных забрать уже оплаченные картины, пока художник спит, а сокровищница, полная восхитительных полотен, не пустела. Марсель ничуть не обижался, когда я прилетал к нему в любое время ночи и отрывал от работы, напротив, он всегда был рад моему появлению. Если бы он только знал, кого приветствует, кому отдает свое восхищение. Как странно, что тот, кто когда-то беспощадно спалил в огне прекраснейшие области мира, теперь смиренно сидел в каморке живописца и с удовольствием наблюдал за тем, как ловко и умело кисть кладет ровные мазки на холст. Проще простого было бы разрушить всю эту хрупкую красоту. Одно дыхание и не только мастерская, но и весь дом обратятся в пепел, одно быстрое движение, и шея самого живописца будет рассечена, но мне было невыносимо даже думать о таком исходе событий. Пусть я не всегда сожалел о самых прочных и неприступных крепостях, уничтоженных мной, но я не смог бы, пусть даже случайно, оцарапать хоть одно из произведений Марселя. Я дорожил всеми его картинами и им самим так, как не дорожил целым миром. Наверное, потому, что, приходя к нему, я видел вокруг себя только прекрасное и ни разу не встречал ни пороков, ни зла, которые, наверное, уже с сотворения мира распространились по всей вселенной. В ночном Рошене по углам прятались тени, ожидая жертвы, рыскали по широким улицам приспешники Августина, вспыхивали костры, а в мастерской Марселя царила безмятежность.

– Что ты чувствуешь, когда носишь этот медальон? – спросил я у Марселя, работавшего над очередной картиной.

Он вздрогнул, отложил кисть и коснулся золотого кружочка у себя на груди. Он даже не заметил, как я влетел в распахнутое окно и уселся на подоконник.

– Довольно странные чувства, – ответил он, как только пришел в себя от изумления. – Мне кажется, что вся какофония звуков из целого необъятного города вдруг стала достигать моих ушей, и я могу выделить любой звук, к которому захочу прислушаться, смогу услышать, о чем говорят собутыльники в ближайшей таверне или влюбленная парочка, которая шепчется о чем-то на морозе, за углом. Эдвин, иногда мне чудится, что медальон лишь средство, с помощью которого я могу дотянуться до любого уголка мира, при этом не переступив порога своего жилья.

– Так и должно быть, – кивнул я. – Что-то необычное случается с каждым, к кому попадет подобная, редкостная вещь.

– Волшебная вещь?

– Можешь назвать и так. Считай, что открывшийся талант, это мой подарок тебе за твои труды. Возможно, однажды тебе повезет, и ты вовремя сумеешь подслушать чей-то заговор против тебя или меня, при этом находясь вне досягаемости от злоумышленников, – я всего лишь пошутил, но Марсель отнесся к этому серьезно и даже кивнул, словно давая торжественное обещание, что попытается оградить нас обоих от опасности.

Он неосторожно щелкнул крышечкой медальона и порезался о замочек. Я тут же ощутил тонкий, чуть отдающий железом аромат крови, еще до того, как увидел алую капельку, выступившую на мизинце у Марселя. К моему удивлению, Марсель тоже ощутил запах, жадно втянул ноздрями и даже наклонился, чтобы слизнуть кровь с пальца.

– Прости! – пробормотал он, как только пришел в себя и заметил, что я пристально за ним наблюдаю. Очевидно, собственное поведение показалось ему недостойным. – Не знаю, что на меня нашло.

– Не знаешь? – зато я знал, так бывало с каждым, кого тени не хотели отпускать из своей компании. – Скажи, Марсель, тебе до сих пор удается утолить жажду водой или вином, не тянет ли тебя, к чему-то другому? Когда ты идешь ночью по улице, тебе не хочется накинуться на первого прохожего и вцепиться ему в горло?

Марсель отрицательно покачал головой и снова взялся за кисть.

– Иногда у меня, конечно, бывают плохие мысли, и все они связаны с тем темным обществом, в которое ты меня однажды привел. Я помню их фарфоровые лица, их хищную грацию и те чудесные фрески, которые их окружали. Иногда во снах ко мне является та девушка, которая изображена там, на стене, и которую теперь рисую я. Я знаю, что она царица. Я видел корону на ее голове. Сама она так красива, что я готов упасть перед ней на колени, но то, что она говорит, меня пугает.