Валерий Поволяев - Охота на убитого соболя

– Горько! – снова во всю мочь своих легких закричал чернявый.

Паренек в суконной тужурке боязливо придвинулся к девушке, робко чмокнул ее влажными губами в щеку. Не поцеловал, а клюнул, будто цыпленок.

– Э-э-э, так не годится, – запротестовал чернявый. Он, видать, уже имел опыт в сватовстве и свадебных делах. – Н-никуда не годится. Надо так, чтоб можно было хотя бы до десяти сосчитать. Вы бы дома потренировались, что ли. – От этих слов щеки жениха сделались помидорными, жениху было не по себе, но чернявый не замечал, либо не желал замечать его смущения. – Ну что, начнем снова? – спросил он собравшихся и, будто дирижер, поднял вверх руки. – Итак, приготовились!..

Молодость есть молодость. Когда за плечами нет ничего – и дышится легко, свободно, а уж когда груз горбом высится на хребтине, то вольно не подышишь, не повеселишься. Суханов поглядел на дверь: не пришла ли Ольга? Увидел, как в противоположной стороне из-за столика поднялась девушка, броско одетая, невысокая, в силу небольшого роста казавшаяся полной, и, ловко лавируя, двинулась в его сторону. «Может быть, знакомая?» – подумал Суханов, вглядываясь в красивое лицо девушки. Нет, эту девушку он не знал. Может, встречал где-нибудь, но где именно, когда, при каких обстоятельствах, вряд ли он сейчас вспомнит. Похлопал рукою по карману форменного пиджака, проверяя, на месте ли сигареты – во рту отчего-то сделалось сухо и горько, кожа на скулах натянулась, в глазах защипало, захотелось курить, но курить было рано – Суханов соблюдал режим.

Хуже нет, когда приходится ограничивать, сдерживать себя – от такой уздечки на нервной системе мозоли вырастают, жизнь становится пресной и безвкусной, как несоленая треска, дни – серыми, тягучими, незапоминающимися. В Арктике Суханов подзапустил свои ноги, в спешке забывал менять каленую промокшую обувь, беспрестанно носился на палубу, нырял из тепла на мороз и обратно, застудил себе конечности, вены на икрах, под икрами, около лодыжек вздулись, завязались черными узлами. Надо бы как-нибудь лечь в больницу, проверить ноги, прокачать вены; подлечиться, да все недосуг – разве с этой сумасшедшей работой подлечишься, поэтому Суханов ограничился малым – стал меньше курить. Если раньше в сутки он выкуривал две пачки сигарет, а когда выпадала трудная вахта, все три, то сейчас снизил норму до десяти сигарет в день. Десять – и точка. Ни одной сигареты больше.

Девушка, ловко изогнув свое тело, обошла пирующую молодежную кампанию, приблизилась к Суханову. Взгляд у нее был испытующим, внимательным, глубоким, что на дне его таилось – не разглядеть. Суханов подумал, что сейчас она попросит закурить – ничего другого у нее на уме в эту минуту не может быть. Вытащил сигареты из кармана, готовно раскрыл.

– О-о-о, – девушка немного растерялась, но быстро справилась с собою и потянулась к пачке, – «Ке-ент».

Она совершенно безошибочно выбрала из всей пестрой ресторанной публики Суханова, одного из разношерстного месива, подошла именно к нему и не к кому другому – у Суханова было располагающее лицо.

– Сразу видно, что человек плавает налево, – сказала девушка.

– Ошибаетесь, сударыня, – возразил Суханов, – человек плавает направо.

«Плавать налево», «плавать направо» – известные всему Мурманску понятия. Сам мурманский порт стоит не в море, а в Кольском заливе, от горловины залива до ковша, где швартуются пароходы, – не менее двух часов хода, в горловине, в самом устье залива, пароходы прощаются, оттуда одни идут налево, к Рыбачьему, а потом пересекают границу и оказываются в норвежских водах, другие – направо, в Арктику, вглубь Баренцева моря, к Карским воротам.

– Налево, что, визу не дают?

– Почему? Дают. Только направо интереснее, – Суханов вытащил тонкую изящную зажигалку с перламутровыми вставками на щечках, дал прикурить.

– Вы гуманоид? – неожиданно спросила девушка.

– А вы любите поговорить? – в свою очередь поинтересовался Суханов.

– Хлебом не корми…

– Нет, я не гуманоид.

– Жаль, а то в нашей кампании есть два гуманоида, из Москвы прилетели.

– Надолго?

– Их уже отзывают назад. Завтра снова будут в Москве.

– Времени нет, а могли бы хорошо поговорить, – Суханов сделал скорбное лицо и вздохнул.

– И я так думаю, – девушка покачнулась, взялась пальцами за край стола. Суханов внимательно посмотрел на нее. Глаза девушки были сухи, чисты, трезвы, надежны. – Тема гуманоидов меня волнует.

– Надолго? – снова спросил Суханов. Его словно бы заклинило на этом вопросе.

– Естественно, нет, – девушка доверчиво улыбнулась, – послезавтра утром, когда здесь не будет гуманоидов, все пройдет. – Она повернулась и, ловко изгибая свое мягкое, словно бы лишенное костей тело, двинулась к себе, в противоположную сторону, стараясь не зацепить ни один из столиков. Провела свое тело к столу, как лоцман высокого класса, в задымленной атмосфере кафе даже ничто не колыхнулось.

Все было просто и понятно, как Божий день. Суханов посмотрел на часы – Ольга запаздывала.

В правом дальнем углу, под стенкой, на которой тускловатыми слепыми пятнами светилось несколько алюминиевых блюд, изображающих, кажется, сцены из жизни богов, впрочем, может, и не богов, а римских или греческих чертей, либо рыб или слонов, издали трудно разобрать, и вообще, что означают эти творения, объяснить, наверное, может только сам художник, – сидел седой загорелый человек в черной морской форме и «четырьмя мостиками на ручье» – четырьмя золотыми шевронами на рукаве, что соответствовало капитанскому званию. Суханов несколько раз видел этого человека, но не был знаком с ним, слышал только, что тот водил когда-то большой сухогруз, но потерпел аварию в море Лаптевых, спас команду, а судно спасти не смог – вместе с грузом ушло на дно. Трое суток люди вместе с капитаном, озябшие, в мокрой одежде, практически без еды, сидели на берегу и, ожидая помощи, кое-как поддерживали маленький слабый костерок. Топлива на берегу не было никакого, только камни и мерзлый мох, и команда скормила огню свои записные книжки, деньги, документы – жгли все, что только могло гореть. Последнее, что капитан бросил в костер, был его судоводительский диплом.

С тех пор он уже не плавал, на море поглядывал лишь из окна своей квартиры, да приходил в это кафе, сидел, молчал, слушал разговоры, рассматривал моряков и потихоньку потягивал что-то из «шайки». У него были седые длинные волосы, красное, просоленное, пробитое, выстуженное морскими ветрами лицо, внимательные умные глаза и неторопливые манеры человека, который знает нечто такое, что мало кто знает. К столику капитана подсел бич и щелкнул пальцами, подзывая официантку. К нему подошла Неля.