Сергей Петушков - Бриллиант «Dreamboat»

– Что? – резко обернулся Малинин.

– Видок у вас тот ещё, – как ни в чем не бывало, продолжал мужик. – Потрёпанный, пропылённый весь. Только вы не пораженцы и не дезертиры, ты, например, вашбродь, побриться не забыл. Вас пятеро: четыре офицера и только один солдат. У каждого по два ливольверта , у солдата не трёхлинейка, а кавалерийский карабин. Ходите вы слишком легко, невесомо, бесшумно. Без лошадей, значит, по лесу двигались. Патронов у вас нет, стало быть, расстреляли все. Мирных не трогаете…

– Продолжай! – кивнул Малинин.

– Из тыла Красной Армии идёте, – сказал мужик. – Какую- то большую пакость сотворили. Каратели – это так, нашим на один зубок, а вот вас надо в первую очередь истреблять, вы опасные.

– Не боишься мне такое говорить? – прищурился зло Малинин.

– А ты, вашбродь, руки об меня марать побрезгуешь. Да и не интересен я тебе. Не твоего уровня противник.

Малинин бессильно скрипнул зубами. Очень хотелось надавать наглецу по сусалам, только это не выход, да и не станет он мордовать безоружного и заведомо слабого, тут хуторянин прав. Не так их воспитывал подполковник Вешнивецкий. Малинин отвернулся.

– Ты бы, мил человек, помолчал, что ли, не гневил Бога, – ненавязчиво ввинтился в разговор юрким ужом Афоня. – Грубишь, издеваешься, а мы тебя, вроде как, не обижали. Если ты храбрый да удалой – беги домой, хватай ружьё да возвращайся силами меряться, чего языком зря колотить. Постреляешь нас – вот и выйдет тебе удача и полное удовольствие.

Мужик усмехнулся нехорошо.

– Нет уж, дурных ищите-свищите поодаль. Я супротив вас много не сделаю, обожду.

– Валяй, – устало махнул рукой Малинин. – Если вдруг в спину задумаешь стрелять – не взыщи!

Громко застучали копыта – это уходила разъярённая полусотня карателей. Казаки были злые, не вкусившие комиссарской крови, не потешившие душу, проклиная, вероятно, чистоплюйство и глупую привередливость капитана Малинина. Он не сомневался, что завтра же об этой его, с их точки зрения, глупой выходке будет доложено по начальству, а ещё через некоторое время станет известно всей армии, да ещё с таким подробностями, про которые он и сам до сих пор не догадывался. Только на это Малинину было глубоко начхать, его сейчас больше беспокоили обстановка и состояние собственного подразделения.

– Доберутся до ближайшего села – и там разгуляются во всю ивановскую. А назавтра вернутся сюда и добавят удовольствия. Уходить вам надо, господа комбедовцы, или кто вы там, – невесело проронил Афанасий. – Да и нам не грех. Бабу-то за что хотели жизни лишить? – повернулся якут к представителю комитета бедноты.

– Муж у неё комиссар. За красных воюет.

– Чего ж с собой не забрал?

– Забрал, да она рожать домой вернулась, как ваши нагрянули – ребёнка не оставила.

Малинин почернел лицом. Повернулся, внимательно рассмотрел молодую женщину, безразлично переступающую босыми ногами.

– Сын, дочь?

Женщина молчала, словно не слышала капитана.

– Дочка, – ответил за женщину комбедовец. – Третьего дня родилась.

Странно, но этот человек нравился Малинину. Вроде бы неприятель, явный военный противник, супостат, но держится достойно, не дрожит и не трепещет осиновым листом. Заслуживающий признания оппонент, короче говоря, Малинин уважал таких. Убеждённый, идейный враг.

– Тебя зовут-то как, почтеннейший? – с интересом осведомился капитан. – А то как-то не по-людски общаемся.

– Антип Фёдорович, – мужик ответил степенно, с вызывающим самоуважением, он, похоже, окончательно освоился и ни капли не боялся.

Малинин почувствовал вдруг, как усталость предательски навалилась стремительным ударом по ногам, расфокусировкой взгляда, полной отрешённостью от действительности. Напряжение, ярость, азарт, пыл, кураж – всё, на чем он держался, ушло, оставило, запал догорел. Малинин заскрипел зубами: ничего ещё не кончилось, силы нужны, и требуется отыскать их немедленно, себя переломить, чего бы ни стоило!

– Я вот что решил, Антип Фёдорович! – Малинин с долгим вниманием посмотрел комбедовцу в глаза. – Ты нас в город отвезёшь. Готовь телегу, лошадь – собирайся, короче говоря. Женщину и ребёнка тоже возьмём, постараюсь в городе пристроить. Дружков своих также можешь прихватить с собой, иначе поубивают вас здесь.

– А ежели я не соглашусь? – прищурился комбедовец.

– Реквизируем и лошадь, и телегу! – зло отрезал Малинин. – У тебя, либо ещё у кого… Не торгуйся, не на базаре! Недельку-другую в городе переждёте – потом вернётесь! И побыстрее, любезнейший, я передумать могу!

Солнце светило в глаза, одуряюще пахло полынью, скрип телеги не раздражал, а, наоборот, убаюкивал, глаза слипались. Молодые офицеры, разметавшись на телегах, спали мертвецким сном, тяжело, беспробудно, напряжение отпустило, пришла нега и расслабленность. Афоня сторожко высматривал окрестности, дозволив Малинину подремать, со стороны узкие глазки-щёлочки якута казались закрытыми, хотя указательный палец зорко лежал на спусковом крючке карабина.

Корунд, топаз, горный хрусталь, если осветить его хорошо и правильно поставленным светом, будет сверкать почти так же, как переливается изящно огранённый бриллиант. Искусно выполненный профессиональным ювелиром стеклянный страз тоже внешне походит на алмаз. А известный мошенник Ося Маркин успешно реализовывал бутылочные осколки под видом драгоценных камней, да ещё тихим вкрадчивым шёпотом под строжайшим секретом сообщал на ухо доверчивому ротозею-покупателю древнюю историю сего раритета, найденного много веков назад в копях Индии и тайно вывезенного сначала в Европу, а затем, также тайно, контрабандной и в Россию. Но все эти полудрагоценные камни и стекляшки так же походят на гордо и завораживающе посвёркивающий бриллиант, как похож был розовощекий толстенький барчук Серёжа Малинин, Серёженька, Сержик, Сергунчик, на сухого жилистого капитана Малинина, разведчика и диверсанта, головореза, убийцу и, вообще, хорошего человека. Любимец престарелых родителей, мягкий, рыхлый Серёжа, беззлобный увалень, пухленький медвежонок о карьере военного не то чтобы не помышлял, он и в дурных снах такого увидеть не мог. И все же один раз в жизни отец настоял на своём, и единственного любимого отпрыска отдали в военное училище. В науках Серёжа сильно не преуспел, учился ни шатко, ни валко, поэтому выпуститься должен был подпрапорщиком, но вышло иначе. Чем приглянулся этот неуклюжий увалень подполковнику Вешнивецкому понять невозможно, но сей изящный господин, больше схожий с утончённым интеллигентом, чем с потомственным военным, предложил ему вступить в свою группу. Убеждать Вешнивецкий умел, хотя всегда разговаривал ласково и весьма уважительно, и Малинин сам не понял, как согласился. Подполковник своих воспитанников ни в коем разе не муштровал, не давил авторитетом, не ломал характер. Он непостижимым образом умел находить в человеке такие струны, при игре на которых тот сам загорался предстоящим делом и выполнял его вдумчиво и со всей возможной энергией. Через три месяца Малинин в удовольствие, ни сколько не запыхавшись, пробегал вёрст пять-шесть по пересечённой местности, и бесчисленное множество раз отжимался на кулаках от земли, а от стрельбы из нагана получал подлинно сказочное блаженство. Револьвер стал для Малинина не просто оружием ближнего боя, как для остальных. Он стал даже не продолжение руки капитана, скорее, частью его тела. В любой момент, в каком бы положении Малинин не находился, наган мог оказаться в его ладони раньше, чем он подумал об этом. Как-то мягко и ненавязчиво подполковник рассказал, что стрелять, как в тире, с упора – это одно, а вести огонь в движении, в кувырке, в перекате – это гораздо интереснее. То, что вытворял через полгода Малинин, было непосильно цирковым акробатам и другим гимнастам, не говоря уж о полевых офицерах. А ведь когда-то маменька приглашала для него учителя музыки. Когда-то он вполне сносно мучал скрипку и фортепиано, различал четверти, восьмушки и шестнадцатые, преизрядно веселил гостей трагическим исполнением «Ах, не говорите мне о нём!» – и, по их мнению, голос имел «весьма премилый и ласкающий слух»… «O tempora! O mores! – О времена! О нравы! – сказали бы сейчас о Серёже Малинине те, оставшиеся в прежней жизни, в ином измерении, в отошедшей реальности. – Мальчик был невообразимо талантлив, подавал надежды, должен был стать вторым Паганини! И во что превратился! Уму непостижимо!».