Виктор Стукалов - В ночь под Рождество

Обсудив детали предстоящих поисков, все разошлись, и каждый в душе надеялся, что у охотников всё благополучно, и они выйдут из тайги сами.

Возвращаясь с работы, Мельников зашёл к Савелию Бугрову. Савелий Бугров жил на окраине посёлка в крепком и просторном доме, построенном из леса-кругляка с необрезанными и торчащими торцами брёвен по углам стен.

Пойдя через просторный двор под хриплый лай старого кобеля, сидящего на цепи у будки, он поднялся на крыльцо. На лай кобеля из-за летней кухни выбежали ещё две рослые собаки. Виляя хвостами и лениво лая, скорее для видимости, чем для пользы дела, они дальше крыльца за Мельниковым не пошли.

Пройдя через просторные сени и постучавшись, Мельников распахнул дверь и вошёл в дом.

В доме было тепло и уютно. В кухне перед открытой дверкой печи на табурете, опрокинутом на бок, сидел Савелий. Облокотившись локтями в колени, он курил самокрутку, пуская густые клубы дыма в от-крытую дверку.

Повернувшись к вошедшему Мельникову, Савелий пристально, вприщур, взглянул на него. Затянувшись ещё раз глубокой затяжкой и, пустив струю дыма в открытую дверку, он выбросил в неё окурок, прикрыл дверку и повернулся к Мельникову: – Ну, и чаво стоишь? Проходи, коли пришёл, в ногах-то правды, всё одно, нет. – Савелий молча показал на стоявший у стола табурет.

Мельников пододвинул ближе к себе табурет и сел, сняв шапку.

Савелий тяжело поднялся с табурета, поднял его и с табуретом в руках молча прошёл к столу, шаркая по давно некрашеному полу стоптанными валенками. Поставив табурет на ножки, он сел напротив Мельникова, положив руки на стол. Возникла неловкая пауза.

– Я, что зашёл к тебе, Савелий Никитич, тут такое дело… – Мельников кашлянул в кулак и посмотрел на Савелия. – В конце ноября – продолжал Мельников – к нам в посёлок приехали три охотника из Хабаров-ска. Может, помнишь? Они ещё к тебе заходили…. Помнишь?

– А чаво не помнить? Как же, помню…Были они у меня. Ишшо переночевали, а утречком и уехали… – оживился Савелий. – А чаво ты спрашиваешь, али случи-лось чё? – насторожился Савелий.

– Да вот, не знаю, что и думать… – Мельников расстегнул ворот меховой куртки и потёр ладонью лицо, как бы сгоняя прочь что-то нехорошее. – Понимаешь, Савелий Никитич, сегодня утром мне звонили из Хабаровска… Звонила женщина… Может жена, а может и начальница кого из этих охотников… Отпуск у них уже закончился, а из тайги они не вышли. К машине своей, что оставили на дороге, тоже не выходили.

Такого быть не может, если, конечно ничего худого не случилось. Ты, случаем, не знаешь, где они могут быть? Может, что говорили? – Михаил Николаевич напряжённо смотрел на Савелия, ожидая ответа.

Савелий ладонью пригладил седые и пожелтевшие от крепкого табака усы, потом, запустил за расстёгнутый ворот изрядно поношенной нательной рубахи ладонь, почесался и, прищурившись, протянул: – О-о-о, во-о-она оно ка-а-ак… Щас мы узнаем, где они затаборились… – и, повернувшись в пол-оборота к двери в смежную комнату, крикнул:– Лёнька! Слышь, Лёнь, ну-ка поди сюды!

Из комнаты вышел невысокого роста крепко сбитый паренёк лет шестнадцати. Поправив рукой пряди длинных тёмно-русых волос и, поздоровавшись с Мельниковым, вопросительно посмотрел на Савелия.

Савелий представил его Мельникову, кивнув голо-вой в его сторону – Вот, внук мой, Ленька, он должон знать, где энти охотники затаборились. Он их в тайгу спроваживал, он и скажет….

Отвечая на вопросы, Лёнька обстоятельно рассказал, что на следующий день по приезду, утром он вместе с охотниками выехал на машине в сторону перевала. Оставив машину на развилке старой лесовоз-ной дороги, охотники, по совету Лёньки, вывершили ключ Безымянный и перевалили в Горелый, где у де-да есть зимовьё.

На вопрос Мельникова – почему именно в Горелый? – Лёнька обстоятельно и со знанием дела, пояснил: – Понимаете, дядя Миша, они хотели и поохотиться, и порыбачить, а лучшего места, чем старый дедов барачек на выходе Горелого – не сыскать.

Левый склон – старая гарь – густо зарос орешником, молодым березником и ельником, а это хорошие места для обитания рябчика. В вершине ключа и по правому склону ещё не тронутый кедрач с дубом, а чуть ниже – в составе древостоя ещё и орех маньчжурский. Опять же – в подлеске много лещины, есть и рябина. Там, в урочище Горелого, и побелковать [1] побелковать – поохотиться на белку можно, да и кабан держится.

Я по осени там два табунка кабанов видел, думаю, что они на орехе до весны продержатся. От зимовья, вниз по ключу, до Катэна – меньше километра. В мес-те впадения ключа в Катэн – очень глубокая плёса, ту-да рыба на зимовку собирается. Поэтому на этой плёсе можно всю зиму на короеда ленков ловить. А рядом с барачком – хороший, крепкий лабаз для хранения при-пасов…

Мельников внимательно слушал Лёньку и был не-мало удивлён тому, как он свободно даёт характеристику лесным насаждениям, хорошо владеет лесоводственными терминами.

– Как, Лёня, твои успехи в школе? Что думаешь на каникулах делать? – Михаил Николаевич внимательно посмотрел на Лёньку.

Лёнька бросил быстрый взгляд на деда и хотел уже ответить, но его опередил Савелий. Медленно, как бы взвешивая каждое слово, глядя в упор на Мельникова, он сказал: – А, на што ему, энта школа? Научился малость читать и писать – и фатить. Што она ему ишшо даст? А ни чаво, разор только один. Ты, Михаил, помнишь Денисовых? Ну, тех, што сразу за протокой жили? Ишшо сын у них был, Андрей…ну, тот, што военное училище окончил и охфицером был… Ну, вспомнил?

Михаил Николаевич хорошо помнил эту дружную, работящую семью, хотя после их отъезда из посёлка уже прошло несколько лет.

– Так, Васька Денисов всё хотел детям образование дать, а они, только чуть оперились – и шась из дому – кто в Хабаровск, а кто ишшо куды… – продолжал Савелий. – Ну и што? Вона, старший сын их, Андрей… охфицер, командир… А приехал в отпуск, пошёл на рыбалку и утоп в Катэне. Нашли уже по осени аж чёрт знает где… А всё почему, Михаил? – Савелий, прищурившись, посмотрел на Мельникова.

Мельников молчал, ещё не совсем понимая, куда клонит Савелий.

Выдержав паузу, Савелий продолжал: – А, всё по-тому, мил человек, что отлучили Андрюху, царствие ему небесное, от тайги. Ты, вот охотник, Михаил, и знаешь, что ежели щенка ишшо малого от материнского молока отлучить – не получишь из него хорошей охотничьей собаки. Хошь ты чем его корми по-том, а хорошей собаки из него всё одно не получится! Вот так и человек…

Тот, кто сызмальства к тайге привык, кто и под дождём, и зимой у костра, да комаров своей кровушкой накормил и не скис – вот тот человеком стал.

И тогда нипочём ему никакие напасти, никогда и ни-где он не дрогнет, не пропадёт… А всё почему? А по-тому, дорогой мой, што тайга, она как мать родная – где и побалует, а где и накажет, а всё одно человека воспитает. А я хочу, штобы мой внук не барчуком вы-рос, а матёрым таёжником был, штобы научился чело-веком стать и шишки себе набивал щас, пока молод…