Анатолий Музис - Рассказы геолога

– Вперед, славяне!

Вездеход выкатил на бугор и остановился. Подбежали и Нюкжин с Кешей. Все трое тяжело дышали. От Донилина валил пар. Виталий распахнул дверцу, соскочил на твердую землю. Он был бледен.

– Живы, славяне! Живы! – ликовал Донилин. – Порядок в танковых частях!

На нем не было сухого места.

– Переоденься, – посоветовал ему Нюкжин, яростно растирая указательным пальцем подбородок.

– Ничо! – ответил Степан. Дальше следовала запутанная фраза, из которой, если опустить непереводимые слова, явствовало, что переодеться он успеет, а вот "стопарик" сейчас бы "самое хорошо!" Если бы у Нюкжина имелось, а по технике безопасности полагалось иметь "НЗ", он поставил бы не то, что "стопарик", целую бутыль. Но разве с такими как Донилин запас мог быть "неприкосновенным"?

– Переоденься, – повторил он. – А бутылка за мной.

Приподнятое настроение Донилина просилось наружу.

– Кеша! – распорядился он. – Посмотри, начальник говорит за ним поллитра стоит!

Кеша осклабился.

– Она не стоит. Она закопана. До приезда.

Эти люди еще имели силы шутить.

К лицу Виталия возвращался прежний цвет.

– Поедем? Или здесь встанем?

Солнце уже держало путь от горизонта. Они провозились за полночь. Ребята осунулись. У Кеши четче обозначились скулы. Донилин казался стройнее, его пивной живот убрался куда-то под рубаху.

"А как я выгляжу? – подумал Нюкжин. – Наверное, тоже хорош!"

Если бы он мог посмотреть на себя со стороны, то в первую очередь увидел бы грязную робу, тяжелый подбородок, глубоко запавшие глаза и слипшиеся волосы, уже не скрывавшие обозначившиеся залысины. А на взгляд своих товарищей, он выглядел просто постаревшим.

– Поехали, – сказал Донилин. – Не место здесь.

– Далеко еще? – спросил Кеша.

– Километра три.

– Тогда лучше ехать.

– Мокрые же…

– Обсохнем.

– Ну, хорошо. – согласился Нюкжин. – Поехали.

Удивительно, но он испытывал прилив сил. Собственно, что произошло? Ну, провалились! Ну, выбрались!.. Издержки производства.

И когда вездеход взял с места, встряхивая и подбрасывая на кочках, с удовлетворением подумал: "До чего легко с ними, когда они вместе, и до чего трудно, когда каждый из них сам по себе".

На ночлег встали, когда стрелки показывали около четырех часов утра. Автоматически поставили палатку, одну на троих – Виталий, по– прежнему, ночевал в вездеходе. Сварили макароны и заварили чай. Нюкжин ел без аппетита. Спать! Все остальное казалось малозначительным.

Палатка 6-местная

Встали около часу. Умылись в озере, вода взбадривала. Без суеты приготовили обед, коллективно. Сидели у костра, словно спешить уже некуда. Пили крепкий, кирпичного цвета чай. Ими еще владели и усталость и возбуждение. Донилин материл Виталия, но вяло, не по-долинински. Кеша держал его сторону.

Тем бы и кончилось, если бы Виталий не вздумал оправдываться.

– Ехать не надо было, – сказал он. – Солнце к порогу, а мы в дорогу.

– Паром на середине реки не останавливают, – задумчиво ответил Кеша.

– В Конституции записано: восьмичасовой рабочий день!

– Ну, ты-то, не очень вспотел за этот день, – поднял голову Донилин.

– А хоть и не вспотел. Не на сдельщине, чтобы надрываться.

– А если на сдельщине? Тогда как с Конституцией? – зло спросил Кеша.

Мерипов промолчал. То ли не нашел, что сказать, то ли не посчитал нужным.

А Нюкжин подумал, что Виталий не так уж неправ. Если бы они работали как положено, по восемь часов в день, не было бы такого напряжения, такой усталости. Возможно, тогда бы Виталий и не просмотрел злополучную яму.

Но и согласиться с Мериповым было трудно. Закон определяет норму рабочего дня, но не запрещает превышать ее. Разумеется, когда это необходимо и с согласия исполнителя. А сейчас как раз такой случай, когда абсолютное требование букве закона абсурдно. К тому же, не могли же они трое остановиться из-за одного человека. Нет, не могли! Этот один должен был подчиниться. Должен! Несмотря на его права.

И поскольку Нюкжин не мог сейчас вынести окончательного суждения, он сказал примирительно:

– Не стоит ругаться. Ту лужу и я не видел.

– Ему же сигналили, – сказал Кеша. – Куда ехал?

– Ты знаешь, а он первый раз.

– Первый!.. Он за длинным рублем ехал, – хмыкнул Донилин.

– А ты за каким рублем? – зло сорвался Виталий.

– Я свое дело делаю, – отпарировал Степан. – А ты еще раз вмажешься, сам будешь вытаскивать.

Нюкжин посмотрел на Кешу – ведь обещал воздействовать! Но тот повернулся к Степану, не замечая взгляда начальника.

– А ты не будешь? – спросил он.

– Не буду! – убежденно мотнул головой Степан.

– Смотреть будешь?

– Смотреть… Как он пупок надрывает.

– Со стороны?

– Со стороны!

– Когда?

– Что когда?

– Врать перестанешь?

Донилин обалдело посмотрел на Кешу.

– А ты?.. Вытаскивать будешь?

– Буду. Вместе вытаскивать будем.

– Иван Васильевич! – вдруг спросил Виталий. – а если б не выбрались, тогда как?

– Вызвал бы вертолет. По рации.

– А вездеход? Бросили бы?

– Я думаю, "МИ-8" его вытащил бы. Хотя, случается, бросают.

– Все так просто?

– Не так просто, но и не так сложно. Это землепроходцы шли в одиночку. А за нами во все глаза глядят.

– То-то я смотрю, Вы совсем не волновались.

Если бы он знал!

Предстояло еще пройти скважину, но никто не торопился.

– Отдохнем сегодня, пожалуй, – сказал Нюкжин.

– Может баньку соорудим? – предложил Кеша.

– Неплохо, да ведь устали.

– А много ли надо на баню? – сказал Кеша и добавил, словно они только что не ругали Мерипова. – Съездим с Виталькой. Не на себе же!

Баньку хотели поставить на пожоге. На сухом месте разложили костер, но он почти сразу подошел водой. Тогда место очистили от угольев, накидали на теплую лужу порубленные кусты карликовой березки и на нее постелили тент. Сверху натянули старенькую палатку, специально припасенную для бани. Внутри поставили железную печку, нагрузили на нее запасные траки.

Донилин растопил печку, занес в палатку два ящика, таз и ковшик.

– Ну, жара! Веником березовым дышит, – доложил он, вылезая из палатки. – Кто первый?

– Иван Васильевич! – предложил Кеша.

– Я потом, – вежливости ради отказался Нюкжин.

Тогда – я! – сказал Кеша.

Он снял с костра ведро горячей воды, отнес в баню. Потом другим ведром зачерпнул из озера. Положил у входа чистое белье, полотенце и стал раздеваться. Снял измызганную в грязи рубашку, скинул резиновые сапоги и брезентовые штаны. Последней он снял тельняшку, незабвенную память о флоте, на котором служил мотористом.