Александр Чумовицкий - Золотой запас Колобка – 2. Сборник

Жила Ольха. И ей досадно было,

что каждой осенью случалось ей желтеть.

И, словно дуб над чьей-то там могилой,

вдруг возжелала вечно зеленеть…

Узнала как-то: есть один кудесник —

рисует он природу всю подряд,

и все, что им написано, чудесным

каким-то образом всю зиму свой наряд

хранит нетронутым. Цветут осины,

и в кленах жаворОнки шелестят,

зато на нарисованных картинах

они все лето голые стоят!

И вот, желая изменить свою судьбу,

Ольха к художнику направила мольбу:

«Шишкин, ты же кисти маг великий!

Сделай, чтоб я вечно зелена!

А взамен на Севере пусть Диком

облетает медленно сосна!

Быть, признаюсь, голосеменною

я мечтала с саженца времен,

чтоб весной и летом и зимою

мой наряд был сочен и зелен!»

«Что ж, извольте, – отвечает мастер

и садится сразу за мольберт. —

Все, как говорится, в нашей власти…»

И в карман тайком сует конверт,

Что ольха ветвями протянула,

зная про художника нужду.

И творец, на миг не встав со стула,

долго воплощал ее мечту.

«Все, готово дело. И отныне,

ты вовек не будешь облетать,

и пернатых к югу провожать

будешь ты зимой – лишь на картине».

«Вот спасибо! Ты волшебник, Шишкин!

Вечную весну даруешь ты!..

Но откуда на бутонах шишки?!

Где мои привычные цветы?!

Где мои любимые сережки?

Где мой славный опылитель шмель?

Ты, похоже, надо мной смеешься,

а с меня сошел моментом хмель:

Только дятлы – мои гости-птицы,

и не тянет ветви дуб-сосед

мне навстречу, чтоб не заразиться,

ведь меня замучил короед…

А еще, намедни я слыхала,

скоро грянет праздник-Рождество

и таких, как я, падет немало!..

Возврати мое мне естество!

Ты сожги картину в печке пылкой,

И ко мне вернется мой наряд!»

Шишкин же ответил ей с ухмылкой:

«Живописи, детка, не горят!»

«…у ба-а-а-бушки се-е-е-еренький ко-о-о-злик», – неслась над лесом пьяная песня.

«Опять поросята гуляют, – печально вздохнул волк. – Козлик! Козел он был, никому прохода не давал, задирал встречного-поперечного».

«Б-а-а-абушка ко-о-о-озлика…»

Да уж, старая коза избаловала сыночка, не работал, целыми днями по лесу шатался.

«…Напа-а-а-ли на ко-о-о-злика се-е-е-рые во-о-о-олки…»

Да никто на него не нападал, все обходили десятой дорогой, в город он подался, бросил козу с семерыми козлятами. «В кино, – говорил, – сниматься буду».

Снялся в эпизоде. Сериал по телевизору был, как волк-мент, работающий под прикрытием, гонялся за зайцем-наркодилером. Уж где только этот заяц наркоту не прятал: и в воздушном шарике и в горшке с цветком. Но так искусно втирался в доверие, что волку никак не удавалось поймать косого.

«…Остались от ко-о-озлика…»

А ведь и эту песенку поросята сочинили, ишь горланят. Ладно бы только песни орали, а то еще газету издают. Сорока у них – корреспондент. В лесу всем известно, что глупая птица сорока, да, мало того, врунья, каких поискать.

Давеча забежала девчонка в лес, маленькая, в красной шапочке, мать безголовая к бабушке послала. В лесу лихого народа хватает, вон, дровосеки всякие шастают, того гляди, ребенка обидят. Проводил к бабушке, поговорил, чтобы одну не отпускали, мало ли что. А в газете прописали… тьфу!.. вспомнить противно.

Или тут на днях малыш, кругленький – колобок колобком – горланил: «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел…» Попытался поймать, да куда там. Хорошо лиса – верная помощница, уболтала, вернула домой.

А когда козлик-козел в кино подался сниматься и козу бросил, зашел к ней волк, порасспрашивал, как и что, сынка ее старшего пожурил, чтоб мамке помогал, а не к поросятам прибивался, поправил забор покосившийся, а в газете что было… Эх!

Да и про лису-помощницу недавно статья была, что, мол, у вороны из клюва вырвала кусок сыра. У вороны! Да эта ворона сама чего хочешь вырвет у кого угодно, но своего не отдаст.

А всё почему на него, волка, напраслину возводят. Его дело – за порядком следить. Зашел к поросятам, вежливо постучал в дверь, поговорил, попросил по-хорошему, чтобы ночью под окнами похабных песен не горланили, а они в газетенке своей прописали, что он в их дом ломился и еще два дома по ветру разметал. А были ли те домики? И почему только два, писали бы сразу – четыре. И это – свободная пресса?

Волк тоскливо посмотрел на восходящую луну и завыл.

Король был мрачен. Он стоял у окна, смотрел на падающий снег и думал о том, что во дворце стало ужасно тихо с тех пор, как Принц и Золушка уехали в свадебное путешествие. Вдруг в комнату вошел, даже вбежал Первый Министр:

– Ваше Величество, посол Тарабарского королевства аудиенции просит.

– Да что ему надо?

– Известно, что – Прумпурляндску волость требуют…

Король побрел за мантией. Гардеробной с недавних пор стала заведовать мачеха Золушки – да, да, ее так и не удалось выгнать из королевства.

Она всегда ворчала на короля: «Ходют и ходют!..», «У меня обед!», «По описи выдано: мантия – одна, шуба – одна, сдаете одну мантию, где шуба?» А шубу король пожаловал очередному витязю, случайно забредшему в это сказочное королевство. Витязь был странно одет, была у него при себе и тигровая шкура, но в шубе все-таки зимой удобнее, да и теплее.

Сидя на троне, король с тоской смотрел на посла, выписывающего ногами фортеля и приговаривающего: «Прумпурляндска волость, Прумпурляндска волость…»

– Шиш вам, а не Прумпурляндска волость, – вдруг с вызовом произнес король и вышел из тронного зала. Он хотел сказать что-нибудь покрепче, но в последний момент вспомнил, что это все-таки дипломатический прием.

Пыльная мантия давила на плечи. Король снял ее, отнес обратно в гардероб.

«Зачем им эта волость? – думал король. – Там ведь растительности нет, ископаемых нет, населена роботами».

Прумпурляндской волостью в королевстве называли завод, выпускающий все на свете: сапоги-скороходы, гусли-самогуды и прочую сказочную дребедень. Работали там роботы.

«Все, отрекусь от престола», – решил король. Он даже придумал начало прощальной речи: «Я устал, я ухожу». Дальше речь не клеилась.

Раздался телефонный звонок.