Александр Чумовицкий - Золотой запас Колобка. Товарищество Добрых Некромантов представляет

Она ускорила шаг. Да, надо убедить бабушку! Только не ныть. Они поговорят как взрослые.

Бабушке наверняка тоже невесело оставаться одной!

Возле самой опушки ей показалось, что в кустах кто-то прячется. Ветка качнулась, и трава примята.

– Эй! Кто здесь?

Тишина.

У калитки обернулась. Нет, никого. Показалось…

Бабушка сидела в кресле. При виде внучки она отложила вязание, и грустная улыбка скользнула по ее губам.

Все мысли о «взрослом» разговоре вылетели из девочкиной головы. Она упала перед старухой на колени и горько зарыдала.

– Не нужно плакать, дитя мое. – Голос мягкий, но отчужденный. – Ты уезжаешь не навсегда.

– Б-бабушка… – девочка заикалась от рыданий. – Умоляю, разреши мне остаться!

– Что?

– Пожалуйста! Не прогоняй меня! Я научусь печь такие же пирожки, как мама! А сама ни одного не съем, богом клянусь, пусть у меня рука отвалится, если откушу хоть кусочек!

Ей послышалось, что бабушка назвала имя отчима.

– Она будет с ним счастлива! – всхлипнула девочка. – А я с ними – несчастна! Мое место здесь!

Она подняла заплаканное лицо к старухе.

Но что это? Бабушка улыбается? Смеется над ней, в такую минуту?!

– Не поеду! – выкрикнула девочка отчаянно. – Ни за что! Вы меня не заставите! В трактир наймусь, полы буду мыть… Я… Я…

Она уткнулась в подол и заревела. Кому она нужна в трактире!

Зашуршали юбки, скрипнуло кресло, и теплые руки с силой обняли ее.

– Чш-ш, дитя мое. Вытри слезы и посмотри на меня.

Бабушка встала. Девочка, шмыгая, следила за ней.

– Ты никогда не спрашивала меня про шапочку, – задумчиво сказала старуха.

– Я думала, это что-то вроде оберега. Ты ведь сама связала ее.

– Оберега? – Бабушка усмехнулась. – Пожалуй. Но отныне этот оберег тебе не понадобится.

Девочка недоуменно уставилась на нее.

– Настала пора мне кое-что тебе показать… – сказала старуха и выпрямилась во весь рост.

Лесоруб заметил девчонку еще на поляне. Еще бы не заметить, когда шапка видна издалека. Таскает ее круглый год, и зимой и летом. Говорят, всему виной чокнутая бабка. Пригрозила родной дочери, что лишит наследства, если малышка хоть раз окажется в лесу без этой красной штуковины на голове.

Он следил из-за кустов за девчонкой. Вылитая бабка в молодости! Родная дочь и та меньше похожа на старуху.

Ох и запах из корзины! Не то что живот, челюсть свело от голода, у него ведь с утра крошки во рту не было. А солнце клонится к закату. Если бы не боялся гнева старухи, отобрал бы корзинку у малютки – вот и ужин.

Он дождался, пока девчонка скроется в доме, и торопливо подбежал к окну, пригибаясь. Кажется, не заметили… Перегнуться через подоконник, схватить корзинку…

– Бабушка, почему у тебя такие большие глаза? – донесся до него писклявый голосок девчонки.

Большие, скажет тоже! Обычные старушечьи глазенки, узенькие, припухшие. Только цвет странный, желтоватый.

– Чтобы лучше видеть!

Услышав голос бабки, дровосек вздрогнул от неожиданности. Сиплый, страшный, как рычание.

– Бабушка, а почему у тебя такие большие уши?

– Чтобы лучше слышать, – так же хрипло ответили ей.

Дровосек осторожно заглянул в приоткрытое окно. От увиденного волосы на его голове встали дыбом. Матерь божья…

– Бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?

Раздался глуховатый лающий смех, от которого дровосека бросило в ледяной пот. Святые угодники, спасите и сохраните!

– Да уж не для того, чтобы пирожки жевать!

Что-то ударилось об пол, послышался хруст, стон, и вдруг девочка завизжала – высоко, на одной ноте. Дровосек обхватил голову руками и съежился под окном. Бежать бы, но он не мог даже пошевелиться.

Визг оборвался. Его сменил хрип.

– Что… со мной… происходит… – девочка как будто выталкивала слова из глотки. Он не узнавал ее голос.

Снова крикнули – дико, нечеловечески – и наступила тишина. А потом что-то зашевелилось.

– Ахгрррр! – сказал один голос.

– Гррр-ар! – ответил второй.

Дверь распахнулась, и две фигуры появились на пороге. Желтые глаза уставились на него. Дровосек покачнулся и провалился в черноту.

Когда он открыл глаза, в синем небе над ним созревала луна. Было очень тихо. Дрожа и стуча зубами, дровосек поднялся, заглянул через окно и в свете луны разглядел на полу клочья серой шерсти.

На столике у окна стояла корзинка с пирожками. Дровосек икнул, попятился и кинулся прочь.

К полуночи он был совершенно пьян. Трактирщик только успевал подливать в его кружку. Вокруг собрался народ, одни кричали: «Брехня!», другие ругались: «А ну заткнитесь! Давай дальше!»

– А п-потом я вззз-зял топор и каааак рубану его! – Дровосек показал, как он рубанул волка. – Брюхо ему – хрясь! А оттуда бабка с внучкой!

– Живые?! – ахнул кто-то.

– А то!

– А шкуру-то с волка хоть снял?

– Да нн-ну ее! – махнул рукой дровосек. – Старый он б-был, п-п-п-плешивый!

В ночном лесу разгулялся ветер. С треском хлопнул незакрытый ставень, а в печной трубе свистнуло что-то лихо и весело.

– Она решила остаться у бабушки, – сказала женщина, испуганно прислушиваясь. – Я так и думала!

– Будешь навещать ее, – равнодушно ответил мужчина.

– Буду, – вздохнула она.

Ветер оборвал с деревьев отжившие листья и швырнул в озеро, поднял волну, разметал сухие ветки над медвежьей берлогой. Зверь выбрался наружу, доковылял до тропы и остановился, принюхиваясь.

Пахло знакомо. Он отлично помнил, что обладательницу этого запаха нужно обходить стороной. И медвежат учил: тронешь человеческого детеныша с красным лоскутом на голове – от тебя самого только лоскут останется, это каждый в лесу знает.

Медведь свернул с человеческой дороги и скрылся в чаще.

Мужчина и женщина в доме подтаскивали тюки к двери.

В трактире пили и гоготали. Дровосек храпел, уткнувшись в соседа.

Где-то вдалеке выли волки.

Две серые тени мчались через лес, по ночным холмам, под огромной луной – золотой, как кусок тающего масла.

Излепила бабуля его – и без рук, и без ног —

Ничего, это так – приключилась лихая эпоха.

Тридцать лет и три ночи лежал на печи Колобок

И учил свой урок – что такое отчаянно плохо.

Ходит нищий в село – и стучится в ворота клюка:

«Жду-пожду я куска, дожидаюсь хоть малого чуда».

И выносит бабуля ему на руках Колобка:

«Плесень там на боках – соскребёшь и валите отсюда».

Положил его нищий в котомку – суму по уму,

За околицу вышел – воткнул ему веточки-ноги:

Хоть пруток невелик – не велит он валяться в дому,