Павел Годун - Обезличенная жизнь

Не таким ли содержанием наполнил наш таинственный маг эту иллюзорную форму?

Обывательская беспечность и жадность не ведает предела, и вот уже город переработал человека в потребителя. В свою очередь, он тоже потребил человека. Всякий раз он стремится приласкать, прикормить его, а затем выжать досуха, словно половую тряпку. Наши мысли и действия должны превратиться в привычки животных, в инстинкты, основанные на естественных потребностях. Высшим благом стали чувственные наслаждения, и они должны быть оплачены по счетам. Дух соперничества овладел нашей ментальностью. Соперник – это уже не человек, он враг, который покушается на часть моих наслаждений, выраженных в зарплате. В соперничестве живёт зависть и жадность, питательная среда пороков, а душа пропадает. В нём наши тела обретают массу и вес. Чем они выше, тем выше социальный статус тела. Жизнь становится всего лишь частью ньютоновского физического, инерционного взаимодействия. Энергия больших масс устанавливает правила для существования меньших. Начинается игра. Все мы в одной большой игре! – поймал он себя на мысли. – Да, конечно, там постоянно идёт игра. Игра в жизнь. Но разве не то же самое происходит здесь, сейчас, только в ограниченном этими стенами пространстве? Значит, всё, что со мной происходило там, ничем не отличается от того, что есть здесь. Я в игре, значит, моя жизнь продолжается. Не важно, что другие актёры, обстановка, еда – всё это не важно, когда продолжается она, игра. Что ж, я в игре, и я могу наслаждаться, даже здесь, тем, что она есть… Тем, что она ещё может мне дать».

Сквозь решётку окна вдруг мигнула ему своим далёким и приветливым взглядом, вечерняя звезда.

– Всё не так уж плохо! – вторила она ему.

«Дело к ночи, – подумал он, – но совершенно не хочется спать. Надо искать себе какое-нибудь занятие».

Он решительно ничего не понимал, да и не хотел уже что-либо понимать, так как это было совершенно бесполезно. Но становилось очевидным, что надо было искать для себя занятие, иначе трудно было совладать с тугим течением времени, превращающим его мозги в кашу всякой околесицы.

«Если эта неизвестность затянется, не исключено и сумасшествие», – констатировал он. Но дела не находилось. Пока же он принялся подробнее осматривать окружающую обстановку. Очередная проверка надёжности противопобеговой системы этой «мышеловки» не дала результатов – всё было надёжно.

Он подошёл к решётке, схватился широко расставленными руками за её массивные прутья и уставился в темноту коридора.

Тьма подмигнула ему своими бездонно-чёрными очами. Они смотрели друг на друга и не решались вступить в диалог.

«Насколько глубока и загадочна она, – начал он первым, – нас убеждают, что там непременно таятся страх и зло. Кто-то придумал, что чёрное это зло, белое – добро. Можно точно сказать – это был не художник. Если нет света, значит ли это, что ничего вокруг нет?»

Много раз он поднимал голову к темнеющему с последними лучами солнца небу и видел, как на тёмном холсте тусклыми огоньками зажигались первые звёзды. И чем темнее становился горизонт, тем ярче они переливались, соперничая друг с другом в красоте. Потом появлялась и Луна – загадочное, мистическое светило, всегда восходит своей царственной походкой по блестящим чёрным глянцем ступеням ночи из ниоткуда и уходит в никуда. Но, лишь появившись и заняв своё место среди хоровода звёзд, она заливает своим нежно-матовым светом, словно софит, небо и Землю – начинается ночная феерия. Только благодаря тьме мы видим свет звёзд, их проявление бытия, их желание быть видимыми.

«И где же там зло? Да нет там никакого зла – там жизнь, просто не проявленная светом жизнь, а она злом не может быть, иначе ничего не имело бы смысла. Тьма пугает своей неизвестностью? Это не неизвестность, это – загадочность. Она будит в невежестве страх, но в благости она рождает фантазию. К первому она непременно пришлёт дикого, неведомого, внушающего ужас зверя или вампира. Второму она явит прекрасного белого лебедя или танец молодой богини. Нет, тьма красива, глубока и прекрасна, она сестра света, вечный партнёр в магическом обряде дня и ночи».

Только ночь закончит свой таинственный обряд, и снова нет ничего. Посмотрите – в бездне ночи, как в тёмном ящике факира, исчезает всё, чтобы днём явиться вновь. Но только зоркий взгляд заметит, как изменится порядок вещей…

В один момент ему показалось, что тьма, подобно закону сообщающихся сосудов, заполнила его внутреннее состояние. Но вскоре он понял и другое – она есть отражение его сознания. Этот тёмный, не ведомый ему мир вдруг нашёл своё проявление и, несмотря на его непроглядность, в нём существовала жизнь.

«В темноте нет пустоты, она всегда заполнена жизнью. Неведомая, непроявленная, неизвестная жизнь. Она не подвластна нам лишь из-за того, что мы о ней ничего не знаем. Отсутствие знания – вот причина страха. Непознанное страшн о отсутствием о нём чувственной информации. Ведь тьму нельзя ни увидеть, ни услышать, ни осязать, ни вдохнуть. Она не информативна – она дремуча».

Образ дремучего леса непроизвольно всплыл в памяти на поверхность, а к нему в качестве эпиграфа добавилось:

«Вот и мысли рождаются тоже дремучие, не дают мне покоя, – подумал он, – видимо, и сам я дремучий человек. Но тогда и все остальные, кто окружает меня, тоже дремучие, мы же находимся в общем взаимодействии. „Я есть то, с кем общаюсь“, – так говорили древние, и они были правы. – „С кем поведёшься, от того и наберёшься“, – учили родичи. Вот и повёлся, да и набрался, что теперь сижу, чёрт знает где…. Есть о чём призадуматься…»

Осознание этой всеобщей дремучести немного оживило его. Логика – неизменный спутник всякого современного рационально мыслящего человека – требовала развить наметившуюся мысль, а чем ещё, как вы думаете, можно было заняться.

«Если все такие, значит, так и должно быть, значит, так надо. Так жить проще, когда все… Постой! – резко остановил он мысли, набиравшие скорость, словно внезапно нажал на тормоза экспресса. – Если так надо, то кому? Кто выгодоприобретатель моей дремучести? Не думаю, что это надо мне самому. Наша «элита» часто подчёркивает, что народ наш тёмен и дремуч! Даже, помнится, целое движение народничества было с целью просвещения этого народа. И что получилось? А что если он вовсе не дремуч? Что если все они понимают дремучесть народа совсем не так? Дремучий, это ведь совсем не значит «тупой», которому надо делать прививку знаний. Может, такой учитель сам глуп, а его прививка вредна для организма? Народ – могучее, вселенское древо, где отдельный человек – это его нераздельная часть. У него есть и корни, и ствол, и ветви с листьями, оно знает: то, что внизу, и что наверху, всё едино. Как можно привить знание древу, которое само и есть знание? Пожалуй, наоборот, к нему можно присосаться и пользоваться его благом. Нет. Дремучий вовсе не значит глупый. Дремучий – значит дремлющий, спящий чутким сном. «В дрёме чудится, во снах видится» – вспомнилась поговорка. – Это просто состояние особого сна. Это жизнь некоего леса, в котором «чудится, кажется, мерещится». Леса – полусна, забытья, забвения, дремоты. Он дремучий, сумрачный, таинственный, возможно, условный, но вполне правдоподобный. В нём живут дремучие люди, которые общаются с дремучими медведями, волками и лисами. Там вершится таинственный обряд, инициация, по сценарию волшебной сказки. Нет там места чужакам и лишним персонажам.