Лина Негода - Улей

– А и правда, чё она блажит?! – взбеленился Ванёк. – Что за на!? Имею право общаться с друзьями, сколько в меня влезет! На то они мне и дружки! Имею право культурно отдыхать!

Дальше-больше… Дальше: слово за слово, хреном по столу…

– Козлище ты, Ванечка, премерзкое! Премерзкое и прегадкое, – сквозь слёзы, бормотала Фея, – для тебя друзья дороже? Да? Да? Ладно…. Сейчас ты у меня запоёшь! Запоёшь, я тебе обещаю…

И вот уже обручалка с Ваниного пальца полетела в пыльную придорожную траву. И вот уже порваны и разбросаны все фотографии, сделанные в Чечне. И вот уже у Феи разбита нижняя губа. И вот уже тёщенька ломает стул о голову орденоносного затюхи. И вот уже гости, впечатлённые «завязкой», медленно, но верно идут стенка на стенку.

Деревенская свадьба… что может быть тебя веселей? Разве что свадьба Ваньки Хвостова? В субботу – свадьба, в воскресенье – развод…

До самой зимы развесёлое мероприятие смаковалось и мусолилось коллегами во всех деталях и подробностях. Иван, конечно, старался вычеркнуть данный эпизод из собственной жизни, но предательские швы, наложенные на лоб, всякий раз напоминали ему о былом, стоило только подойти к зеркалу.

Первый «трофей»

В декабре я обморозила пальцы на ногах. Весь месяц стояли сорокаградусные морозы, но это не мешало начальнику МОБ (милиции общественной безопасности) изводить меня ночными проверками. Никакие морозяки не могли его остановить. Капитан Перебейнос был одержим идеей распрощаться со мной, ибо считал меня белой вороной, случайно залетевшей в райские кущи. Открытым текстом он твердил:

– Ты, Лисицына, бельмо на глазу у нашего коллектива! Ты мне портишь всю статистику! На твоём счету ни одного доставленного в дежурную часть. Ты хлеб пожираешь зря!

Впрочем, я считала иначе.

– Как же так? Я привела одного доставленного, – робко возражала я.

– Твой доставленный не считается, с него всё равно взять было нечего.

– Ну, я же не виновата, что он всё пропил….

В одну из смен, ближе к вечеру, аккурат накануне прихода поезда, когда зал ожидания был битком набит людьми, я сквозь него вела своего первого задержанного. Впрочем, сказать «вела» было бы не совсем правильно. Здоровенный детина, раза в три больше меня, едва держался на ногах. Словно грозный страж порядка, я пыталась вести его то под правую, то под левую руку, потом придерживать сзади, и, наконец, спереди, но все мои попытки были тщетными и завершились БП (Бо-о-ольшим Позором). Дядя рухнул на пол на глазах ожидавших поезда, а я по инерции тут же накрыла его собой, словно по команде «Воздух». Моя форменная чебурашка укатилась под лавку, предательски выпустив на свободу две весёлые косички, как у Пеппи Длинныйчулок.

В зале воцарилась мертвенная тишина.

– А-а-а-а, вот же позор! Чёрт возьми! Всё равно дотащу! А-а-а-а, какой кошмар и ужас!

Собрав все силы в кулачок, я каким-то чудом, не иначе, подняла с пола тушу мертвецки пьяного борова и всё же допёрла-доволокла до дежурки. И тут-то, как сказала бы цыганка, вышли «напрасные хлопоты». Во-первых, боров упёрся обеими руками в косяки и забить его внутрь дежурки было решительно невозможно. Во-вторых, коллеги, услышавшие возню за дверью, тут же вышли посмотреть, чего там такое происходит. Увидев мои потуги, сонно зевнув, они молвили:

– Ну и нах… ты его сюда приволокла?

– Ага, нах…? Он у нас вчера был, и мы его уже выпотрошили. Пусть бы себе валялся.

Мне было ужасно обидно, а самое главное стыдно перед «зрителями», сидевшими в зале ожидания. Цирк на дроте и всё бесплатно….

Не без «добрых» людей…

В целом ко мне все ребята относились довольно хорошо, за исключением Перебейноса и одного из четырёх дежурных, по фамилии Ивашкин. Рыжему майору, годившемуся мне в отцы, со слов коллег, «не давали бабы», от этого он был всегда зол, аки дьявол и оных ненавидел, словно Шариков весь кошачий род.

Однажды вышел прегадкий случай. Меня зарядили на весь месяц работать в одну смену с Ивашкиным. Часов в пять утра, зайдя в дежурную часть, я всего на минуточку положила голову на стол дежурного (сам он в этот момент спал в соседней каморке) и тут же отрубилась. На улице был собачий холод, поездов в ближайшее время не предвиделось, вокзал пустовал, а вся прилегающая территория в очередной раз была исследована…

– Встать! В следующий раз я тебе по башке дубиной в*ебу и предупреждать не стану! Чего развалилась? У тебя рабочая смена, иди в зал и работай, постовым в дежурке не место!

От крика и резкого удара резиновой палкой по столу – совсем рядом с тем местом, где лежала моя голова, – я подскочила, словно ужаленная.

Ивашкин же, опухший ото сна, был очень доволен произведённым им эффектом.

И только в девять утра, сдав смену и придя домой, наконец-то я смогла дать волю своим слезам.

– Чего я ему сделала? За что меня этот Ивашкин так ненавидит? – жаловалась я матери.

– Майя, на больных грех обижаться. Они всех ненавидят. Его мамаша всё время нашу бабу поедом ела. Как встретит, так и начинается:

– Верку-то хорошо кормишь, она у тебя родная, а Витьку-коротышку, как попало. Он ведь приёмыш, ему и кислая капуста сгодится. Это от твоей кислятины он такой маленький и ни черта не растёт! Дохлый весь и светится! Гавкала сука до тех пор, пока ей дочка в подоле не принесла. Да не просто принесла, а принесла карлика.

После маминого откровения, экзерсисы Ивашкина меня совершенно перестали трогать, да и работать вскоре я стала с ним в разные смены. С Перебейносом всё было куда печальнее. Этот экземпляр, прикативший в Сибирь в наши Залупцы в начале восьмидесятых из Бендер, был куда непредсказуемее и подлее.

Он обожал явиться в три часа ночи (и сорокаградусный мороз ему не был помехой) на перрон и проверить, насколько старательно я исполняю свои должностные обязанности, суть коих была до тошноты простой. Пришёл пассажирский поезд, его нужно встретить, стоя на перроне. А дальше наряд милиции (это два постовых) был обязан данный состав «обработать» (т.е. весь, от головы до хвоста пройти туда и обратно, если, конечно, время стоянки позволяло сие осуществить). После «променажа» нам надлежало вновь «пастись» на перроне вне зависимости от погодных условий до тех пор, пока поезд не сделает «ту-ту».

В одну из таких вот ночей ноги я и обморозила. Перебейнос, упиваясь собственной властью, стоял вместе со мной на жутком морозе все тридцать пять минут, до тех самых пор, пока очередной пассажирский не показал нам свой хвост.

– Лисицына, ты когда в органы шла, о чём думала? Здесь тебе не хухры-мухры, а строгая дисциплина! А ты, Лисицына, всё время её нарушаешь. Вот и сейчас нарушаешь форменный Устав. Если мёрзнешь, опусти уши у шапки, но не так, как ты это сделала, а завяжи их под подбородком. А если тебе кажется, что уши под подбородком – это некрасиво, то подними их и завяжи так, как положено по Уставу – сверху шапки. Чего они у тебя свободно болтаются? Завяли? Отпали? Или, может, ты не знаешь, как шапку форменную носить?