Евгений Ильдейкин - Недавно прошел дождь. Часть 1

– Вы правы, Владимир Николаевич. – Согласился я с логикой профессора.

– Вот. И вы, Павел, также думаете. Но, – профессор поднял верх указательный палец, – решения принимались людьми, которые владели большей информацией и управляли большими капиталами. Такие люди могли быть только в Екатеринбурге, деловом, коммерческом и политическом центре Урала.

– Владимир Николаевич, вы меня абсолютно убедили.

– А знаете, Павел, возможно, этот таинственный центр существует до сих пор. Почему я берусь это утверждать? В 1911 году, в сентябре, в Екатеринбурге прошел 1-й Всероссийский съезд старообрядцев. В 1918 году в Екатеринбурге находилось под арестом монаршее семейство. В том же 1918 году, когда белые ненадолго заняли Екатеринбург, было создано белое правительство, в которое входили трое старообрядцев, – Северский немного отвлекся, – не удивлюсь, если и сейчас в Советских органах власти есть старообрядцы. Так вот, вернемся к моей основной мысли, все эти события с начала века до сегодняшнего дня не могли остаться без внимания, а может и без какого-либо вмешательства нашего таинственного центра. Люди, составляющие этот центр, вышли из подполья в буквальном смысле, но продолжают вести свою деятельность тайно.

– Похоже на масонскую ложу, – заметил я.

– Нет-нет, масонская ложа – организация более открытая. Вы, кстати, знаете, что в 1914 году в Екатеринбурге была создана масонская ложа, и главой ее стал Кроль Лев Афанасьевич.

– Я не знал. В это время мне было 16 лет, и я с родителями проживал в Петербурге.

– Простите, Павел, что-то я начал слишком мудрствовать.

– Что вы, Владимир Николаевич. Наоборот, мне очень интересно. Вы мне сейчас рассказываете о той жизни, о которой я даже не догадывался. Жизнь, которую я знаю, легко увидеть в окно. Все эти артельщики, кооперативы, болты, скобы, муфты. А то, о чем говорите вы, увидеть невозможно. Это нужно прожить самому. Со стороны же это выглядит загадочно, таинственно и интригующе.

– Павел, вы все ж еще мальчишка. Большой, взрослый, но мальчишка. Постарайтесь сохранить такое отношение к жизни хотя бы лет до тридцати. Дальше семья и дети ваши взгляды на жизнь, конечно же, поправят. – Северский замолчал, задумавшись о чем-то своем. – Лучше скажите, Павел, что вы предполагаете делать со своими бумагами?

– Признаюсь, Владимир Николаевич, мне была интересна их возможная коммерческая ценность. Но после того, как вы сделали открытие на этих материалах, мне кажется правильным передать эти документы вам.

– Открытие? Пожалуй, вы правы. Но историк, да и вообще ученый, часто совершает открытия, которые требуют ответственного решения – публиковать или нет. Слишком серьезные могут быть последствия. Вот и в отношении нашего с вами открытия старообрядческого центра, мне кажется, лучше повременить с публикацией. Было бы не плохо больше узнать об этом центре. А уже после обязательно публиковаться.

– Владимир Николаевич, я не занимаюсь наукой. Публикация каких-либо материалов меня совершенно не касается. Просто я не буду никому говорить ничего лишнего. Целиком полагаюсь на ваше мнение.

– Спасибо, что вы меня правильно понимаете, Павел. А вот касательно бумаг, которые не имеют прямого отношения к центру, я вам советую передать их нашему университету. Документы интересные. Я с ними с удовольствием еще поработаю. И для вас за эту бескорыстную помощь университету, я думаю, мы сможем тоже сделать кое-что полезное.

Я завтра же поговорю с Дмитрием Васильевичем Романовским, это наш ректор, чтобы вас зачислить студентом, причем сразу на второй курс. Представлю вас как начинающего ученого, студента Петербургского университета. В этом случае Романовский не будет обращать внимание на ваше непролетарское происхождение.

– Спасибо, Владимир Николаевич. Это очень неожиданно, я даже не знаю что сказать.

– Ничего говорить не нужно. Главное не отказывайтесь от учебы в университете. Кто знает, как оно повернется в будущем. Образование и Комвузовский диплом вам пригодятся в любом случае.

Я почувствовал себя слегка растерявшимся. Но Северский совершенно прав – образование и диплом мне нужны. Найденные бумаги оказались даже более ценны, чем я мог себе представить. Остался нерешенным один вопрос – что делать с архивом таинственного центра?

– Владимир Николаевич, я с удовольствием буду учиться в вашем университете. Еще раз спасибо. Но посоветуйте мне, что делать с бумагами тайного центра?

– Павел, вы их приберите. Спрячьте куда-нибудь подальше. Жизнь долгая – вдруг пригодятся. А пока, давайте попросим Марию Андреевну сделать нам чаю. Может, и они с Леночкой с нами попьют.

Для немца или француза «пить чай» – это означает просто пить чай, закусывая печеньем, или, если угодно, круасанами. Для человека, долго живущего между Балтийским морем и Тихим океаном, «пить чай» означает еще раз перекусить, может быть немного выпить чего покрепче и обязательно поговорить. Поэтому к чаю у Северских подавали курник, домашнюю буженину и вишневую наливку. Конечно, печенье было тоже.

За чаем Мария Андреевна рассказывала о своем отношении к «так называемому современному искусству».

– Я понимаю, что в стране поменялась власть, деньги, признанные авторитеты, научные теории. Но это все – осознанный выбор людей. А искусство – это не осознанное. Либо тебе эстетически близко, либо нет. А то, что сейчас называют современным, пролетарским искусством – это ужасно. Ни формы, ни содержания. Только идеологическая суть. А порой, и того нет.

– Машенька, ты зря критикуешь все современное искусство. Настоящие художники продолжают творить бессмертные произведения. Но, как во всякий период перемен, появляется много людей и идей авантюрных. Некоторые искренне полагают, что эти люди и идеи несут что-то новое обществу. Должно пройти время, сформироваться соответствующая система ценностей.

– Владимир, ты всегда рассуждаешь как историк. Для тебя период времени меньше пятидесяти лет совершенно несущественен. А мне сейчас хочется читать хорошие книги о современной жизни, рассматривать новые талантливые картины, в театре на сцену смотреть с интересом, а не с содроганием. Кстати, Павел, – обратилась ко мне Мария Андреевна, – вы ходите в театр?

Вопрос прозвучал для меня неожиданно. Во время разговора Марии Андреевны и профессора я всеми силами старался не смотреть на Елену. И поэтому то и дело возвращался к ней взглядом, находя всякий раз в ее образе что-то новое, милое и привлекательное. Разговор об искусстве я слушал вполуха, полагая, что для профессорской семьи это то же, что и разговор о погоде для семьи конторского служащего, имеющего дачу. Искусством я совершенно не интересовался. Хотя за последние дни что-то часто я сталкиваюсь с литературой и живописью. Теперь вот с театром. Но что-то нужно отвечать.