Петр Полежаев - Фавор и опала. Лопухинское дело (сборник)

Весь этот вечер государь был в раздражительном и придирчивом расположении духа – так, по крайней мере, объяснили себе Алексей Григорьевич и Прасковья Юрьевна грубую выходку и беспрерывные насмешки государя над всеми ими. И отчасти они были правы. Как все нервные люди, государь всегда ощущал на себе резкие перемены погоды, может быть, даже в более сильной степени, так как его истощенный организм сделался чрезвычайно восприимчив и чувствителен. Погода же действительно стояла самая отвратительная, способная нагнать сплин на самого неподатливого человека. Глубокая осень со сплошным серым небом, мелким неустанным дождем, сыростью, воем ветра и постоянным хлопаньем ставней невольно нагоняла тоску. Государь рано пошел в свою спальную, и вслед за ним разошлись по своим комнатам гости и хозяева.

Огни потушены. Сонная тишь, и в этой тиши еще громче раздается храп челяди, еще слышнее и отчетливее хлещут дождевые капли по стеклам, заунывнее воет буря в печных трубах и во всех скважинах, жалобнее стучит ночной сторож в разбитую доску. Во всем доме, казалось, все заснули, но вот тихо, почти неслышно скрипнула дверь из комнаты в мезонине, и в полосе света мелькнула белая женская фигура, которая, проскользнув через узкий коридор, спустилась с лестницы, стараясь не выдавать своих шагов непрошеным скрипом. Женщина осторожно подошла к двери одной из комнат для прислужниц. Княжна Катя – это была она – прислушалась и, тихо отворив дверь, вошла в простенькую комнату своей верной фрейлины Аксюты. Посещение, по-видимому, было не в первый раз; Аксюта не удивилась, а, напротив, она будто ждала и тотчас же по входе барышни вышла. Княжна Катя осталась и словно застыла в напряженном ожидании, с широко раскрытыми глазами и вытянутою вперед головкою.

Снова скрипнула и отворилась дверь; на пороге показалась красивая фигура Миллезимо, но княжна не встретила его и как будто даже не замечала.

– Милая моя Катя, что с тобою? – испуганно шептал Миллезимо, обнимая девушку и страстно целуя ее холодные руки и бледное лицо. – Не случилось ли чего?

– Случилось? Да… случилось… Только что же такое случилось?.. Не помню… в голове смутно… больно… ничего не помню…

– Голубка моя, дорогая, испугалась?.. Да посмотри же на меня… – ласкал и успокаивал девушку Миллезимо.

– Теперь все вспомнила… все вспомнила… Слушай! – И княжна порывисто высвободилась из его объятий. – Мы видимся в последний раз, понял ли ты меня… в последний… последний раз! – И Катерина Алексеевна сама привлекла любимого человека, страстно обняла его и с каким-то самозабвением прильнула к нему.

– Как в последний? Отчего, Катя, в последний? – растерянно и пугливо спрашивал Миллезимо. – Разве узнали?

– Не бойся, не узнали, никто не узнал… Да я сама не хочу… в последний раз ты мой… а там… там…

– Да что ж там-то, Катя?

– Скажи, милый, хороша я собой? – горячо целуя, шептала Катерина Алексеевна точно в бреду.

– Ты хороша ли собою? Да кто ж лучше тебя на свете? Ты гордая, неприступная красавица, ты царица…

– Ха, ха, ха! Царица! Вот и угадал, сам угадал… – истерически смеялась и плакала девушка.

– Как угадал, милая, что такое?

– Нечего говорить… сам сказал, что я царица… и буду царицею!

– Какою царицею, Катя? – все больше и больше путался Миллезимо.

– Русскою царицею… императрицею…

– Что ты шутишь, Катя, ведь государь – ребенок.

– Какой ребенок, когда он два года назад был женихом Меншиковой!

– Катя, Катя, милая, перестань шутить, не мучь меня!

– Не мучь? А разве я не мучусь… Разве мне не больно пачкаться грязью, продаваться?..

– Да кому ж продаваться, Катя? Как я заметил, государь к тебе равнодушен… – и сомневался и не доверял Миллезимо.

– Ты называл же меня красавицею, а разве можно красавицею не увлечься?

– Увлечься не значит любить, дорогая моя… Разве государь тебе сделал предложение? Когда же?

– Нет, не делал.

– Так как же это? – совсем растерялся Миллезимо.

– Отец и мать решили и все устроили… Разве меня спрашивали? Распорядились мною, как вещью… не спросили, люблю его или нет. Полную инструкцию сейчас дали, как вести себя… Сначала буду любовницею… а потом царицею. Поверил теперь? Что же ты молчишь, на что решился?

– А? Да как мне решать… с какого права?

– С какого права! Разве я не люблю тебя, разве ты не клялся мне в вечной любви?

– Клялся, Катя, и теперь клянусь… люблю тебя… люблю так, как и высказать не могу… Да что же я могу сделать?

– Ты мужчина, и спрашиваешь меня?! Если бы я была на твоем месте, я бы не спросила… я бы сумела найти средства… Увези меня… Я с тобою убегу, куда ты хочешь.

– Нельзя, Катя… Куда мы убежим? Нас везде отыщут… Что скажет брат Вратиславский?

Княжна порывисто, долгим и страстным поцелуем прильнула снова к любимому человеку, но потом вдруг, оторвавшись и прошептав: «Прощай!» – убежала.

Ничтожному острожку за тысячу с лишком верст к северу от Тобольска, в снежной равнине, судьба назначила быть усыпальницею самых видных русских людей первой половины XVIII столетия. Трое государственных деятелей, управлявших почти неограниченно империею, располагавших судьбами миллионов людей, обладавших полным земным могуществом, сложили там свои головы на вечный покой, унося с собою свои последние думы.

Сурова и скудна природа Березова 1. Более семи месяцев покрывают землю глубокие снега, окутывая беспредельную окрестность однообразным мертвенным саваном. В половине мая только начинается оживление – но что это за оживление? Кругом болота и тундры с однообразною флорою, изредка прорезываемые лесными чащами из красного леса сосны, ели и мелкорослой березы; зато вдоволь разного пушного зверя. Березов, теперь жалкий уездный городок, был в то время такою же незначительною кучкою хижин первобытной постройки, с острожком да одною или двумя деревянными церквами.

Население Березова составляли семьи остяков и самоедов, занимавшихся исключительно звериным промыслом; земледелия тогда не было, только русские поселенцы стали вводить огородничество. Да и какое же могло быть земледелие, когда зимою сорокапятиградусный мороз захватывает дыхание, земля и лед трескаются, птицы падают мертвыми, а летом беспрерывные перемены – то сырость и туман, то нескончаемые ветры.

Истомленною и измученною прибыла в августе 1726 года в Березов семья нерушимого статуя Александра Меншикова: он сам, светлейший князь, тринадцатилетний сын Александр и дочери, четырнадцатилетняя Александра и шестнадцатилетняя обрученная невеста Марья. Несчастная Дарья Михайловна не доехала до места ссылки – она умерла на руках семьи, окруженная солдатами и крестьянами, три месяца назад на пути в казанской деревне Услон на берегу Волги, где и погребена у самой церкви: не выдержал ее болезненный организм дороги в простой телеге.