Александр Минченков - Тяжкое золото

На этот раз Упырь и Климент все следы замели с особой тщательностью. Утопили даже часть верхней одежды Климента и его ружьишко, что висело в зимовье, дабы основательно подтвердить надуманную ими легенду перед подельниками об отсутствии содержателя зимовья и старателей.

– Кажись, всё чисто, – Рябой окинул взглядом территорию заимки: нет ли чего подозрительного, и направился к озеру очистить песком и отмыть свою финку. – А ведь банька-то уж совсем готова, не остыла бы.

– Ну, раз каменка нагрета, то в саму пору и грехи смыть, – ответил Упырь, при этом обеими руками хлопнул себя по груди. – Только париться поочерёдно, хоть и глушь, а всё ж не ровен час, кто и проезжать может, глядеть в оба надобно.

– А может, пора будить мужиков? Вот и пусть догляд делают.

– Рано, баню вдвоём скоро справим, вот и разбудим. Ты нашу заначку-то, как надо определил?

– А то! В мешок на само дно, да закрутил куском тряпки натуго. Скажу тебе, Упырь, фунта на два, два с половиной тянет.

– Смотри, глаз не спускай, и чтоб никто из них не прозрел, этот куш наш.

Парились Упырь и Рябой спешно, но хлестались вениками, не жалея себя, уж особо тело просило. Воды хватало – озеро рядом, таскай, не ленись.

– Всё, хватит, Рябой, заканчиваем, время поджимает, давай-ка буди господ наших.

Пестриков, Проха, Клин и два брата, Гришка и Лёшка, отойдя ото сна, вышли наружу из зимовья. Кто потягивался, кто приседал кряхтя.

– Хватит, господа, дрыхать, чай сгоняем и айда, – тоном, не принимающим возражений, бросил Упырь.

– А может баньку, а? – взмолился Пестриков.

– Какая банька, канать отсюда надо, нагрянет кто, вот и будешь ты с голым задом на коне скакать, – отрезал Упырь.

– А где дед-то?

– Да окромя нас здесь никого нет, всех вы проспали, – безразличным тоном ответил Упырь.

– Куда ж подевались? – удивился Пестриков.

– Дед взял ружьё, ушёл в лес, можа, дичь, можа, зайца, сказал, добуду; старатели же пробудились, даже чай не хлебавши, подались отсель, – невозмутимо пояснил Упырь. – Да и каково нам до них, своих забот выше горловины.

– И то верно, что про ни них думу думать, трогать надо, – согласился Пестриков, но тут же встревожился: – Только б копачи не взболтнули кому про нас.

– Не взболтнут, мы с Рябым прямо в лоб так и пригрозили имя: если узнает кто про нас, животы вам порвём, да кишки вокруг шеи обмотаем. Так оба сразу открестились: свят, свят, никого не видели, сохрани нас Господь.

После Гераськино пятеро всадников, выспавшиеся и сытые, ехали на своих лошадях бодро, иногда меж собой переговаривались. Чего не скажешь про Упыря и Рябого. Их обоих клонило ко сну, и они то одновременно, то попеременно клонили головы, но тут же встряхивались, отгоняя дремоту.

– Терпи, Рябой, отдых наш с тобой впереди, дойдём до ближайшего пристанища и храпнём достойно.

– И так еду, сам с собой куражусь, а очи всё одно сами по себе закрываются.

– А ты про меж ресниц палочки вставь, вот и не будут закрываться, – рассмеялся ехавший впереди Рябого Клин.

Все расхохотались.

– Чего ржёте, как кони! Меньше языками чешите, больше поодаль зырьте, говорок-то далеко по тайге разносится, соображайте, – оборвал Упырь.

Все примолкли. На самом деле, почто расслабляться-то, не время.

Дальше ехали долго, почти молча. Редкий случай лишь перекидывались словом, фразой по делу, особо, когда в обход проезжали прииски Ивановский и Серафимовский, располагавшиеся в долине речки Вача. Сюда наведаться не думали, все надежды устремляли на иные прииски, богатые.

Продвигались лесом, сторонились таёжной дороги, чтоб не встретился кто. Вскоре перешли вброд речку Угахан. Решили переночевать, а с утра пораньше двинуть дальше. К счастью, в урочище обнаружили пустое зимовье. Было заметно – в этом глухом месте его навещали давно.

– По всей вероятности, охотничья избушка зимой используется, когда пушнину заготовляют и дикое мясо, – предположил Пестриков.

– На дворе не зима, вряд ли кто сюда в этакую глухомань забредёт, а значит, заваливаемся, – решил Упырь.

Однако хозяин таёжной избушки был рядом. Местный охотник Егор Тарасов, ещё издали почуяв приближение группы людей, насторожился и, укрывшись в зарослях, наблюдал за приближением незнакомцев.

«Что ж за ездовые? Почему свернули с дороги и направили коней в глушь? Ведь дорогой можно успеть к полуночи достичь ближайшего прииска. Знать, хоронятся от кого-то…» – рассуждал охотник.

И надо б было Егору Тарасову уносить отсюда свои ноги, да кто знал, что судьба сведёт его с недобрыми людишками.

Егор, поправив на плече дробовик, вышел из укрытия и приблизился к группе всадников.

– Здравствуйте, будем! – громко выразил он своё приветствие.

Все вздрогнули, услышав за спинами чужой и неожиданный голос. Обернулись и увидели незнакомца.

– Фу ты, дьявол, словно с небес свалился, – первым опомнился Упырь. – Будем здоровыми. А ты кто есть?

– Охотник я. Ноне дошёл путики поправить да избушку кое-где подшаманить. Звать Егором, а проживаю в посёлке прииска Мининского, это выше по руслу. Семьи нет, так что где б ни оказался, весь тут – живу сам по себе.

– И золото, поди, моешь? – спросил Рябой.

– Нет, этаким ремеслом не занимаюсь, больно хлопотное дело. Наработался на прииске ужо, будь он неладен. Охотой живу. Что добуду, торгую, на хлебушек хватает, и слава богу.

– Прииск богатый? – сощурив глаза, осведомился Упырь.

– Не особо, но золото в породе есть, моют мало-помалу. Заработки вот только скудные и работа день ото дня не легче.

– Знамо нам порядки приисковые, – махнул рукой Рябой. – Вот они где, – Рябой провёл по горлу у подбородка.

– Стало быть, сбежали.

– Сбёгли, мать их ети. Хотим на дальних приисках счастье изведать, – встрял Клин.

– Оно нигде не лучше, всё едино, – вздохнул Егор, не особо поверив в искренность путников. «Явно намерения иные, явно…»

– Хватит, мужики, лясы точить, скоро стемнеет, – оборвал Упырь разговор.

Прежде чем заняться промыслом зверя и пушнины, Егор несколько лет отработал на прииске. Горняцкий труд отчасти здоровье подкосил – труд тяжкий и изнурительный, непомерный на выработку, низкая оплата и надуманные штрафы вынудили бросить работу. Уволили власти, не выплатив ни копейки, чему он и не удивился. Решил так: семьи нет, а прокормить самого себя и так сможет. А то ведь ненароком на шахте и земле ранее времени предаться можно. Сколько же на его глазах рабочих ушли в мир иной, и никто об них не пёкся, и вспоминать не хочет. Вот и занялся делом, которому когда-то отец учил – ставить силки, капканы, скрадывать зверя, шкуры выделывать.

Нехорошее предчувствие прильнуло к Егору – не к душе виделся ему вид забредших, как-то настороженно смотрели и внутреннее недовольство у каждого на лице выказывалось. «Уж не беглые ли? Двое молодых-то с тюремными одежонками, остальные вроде как иные. Прямо и не сказать, будто из разного стада. Ладно, посмотрим чего сказывать ещё будут, может, и напраслину на них гоню».