Виталий Пищенко - Ущелье злых духов

Мощность лодочного мотора, похоже, Олег переоценил – темнеть начало задолго до того, как они добрались до жилых мест. Последние километры едва ползли, и Алексеев до боли в глазах всматривался в сливавшийся с чернотой берег – боялся, что проскочат они невеликую деревеньку.

– Там что же и света нет? – брюзгливо осведомился Тёма.

– Движок свой у них, – обронил Олег.

– Понятно… – со знанием дела констатировал Артишок. – Неперспективный населённый пункт. В такие ни один серьёзный бизнесмен бабки не вложит. Это при прежней дурной власти на них тратились, а у демократической России есть более важные дела! Конкретно, по сути.

– Заткнулся бы ты, а, – сквозь зубы посоветовал Олег. – Без тебя тошно…

Тёма неожиданно послушался. До горбачёвской «перестройки» был он ярым приверженцем социалистической идеи. После окончания десятого класса выклянчил направление в Москву, в Высшую комсомольскую школу. Был там факультет-четырёхлетка для рано созревших карьеристов, не имевших ни знаний, ни жизненного опыта, зато азартно проводивших комсомольские собрания, субботники и прочие политинформации. Что-то похожее на техникум для будущих деятелей на подхвате. Не исключено, что и там попадались нормальные и неглупые ребята, но Артишок к их числу явно не относился. Диплом он получил вместе с распределением в отдалённый райком, где и доверили Тёме чрезвычайно ответственную, но самую низкую по рангу должность инструктора. Если и был Артишок недоволен, то никак этого не показывал, наоборот, прославился редкостным рвением, а также тем, что назубок знал биографии всех членов и кандидатов в члены Политбюро ЦК КПСС. Вот только требовались в сельском районе совсем другие знания, а в агрономии, зоотехнии, равно как и в механизации с экономикой разбирался Тёма, как свинья в апельсинах. Так бы и засох бедолага на корню, но папаша сумел-таки после долгих попыток перетащить своё чадо в город, а потом и ветры над страной задули совсем иные. Новенький ещё партбилет Артишок публично порвал и бросил в костерок, разожжённый в урне, а там и вовсе сумел урвать какой-никакой куш в затеянном комсомольскими работниками последнего призыва дележе немалой собственности, накопленной поколениями добровольцев и энтузиастов. Вместе с удачно оприходованным обзавёлся Тёма новыми мыслями и убеждениями. Но Олег-то ещё помнил только начинающего подёргиваться жирком «вьюношу», надсаживающегося на разнообразных партийно-комсомольских праздниках и только что не молившегося на портрет Карла Маркса… Сам Алексеев не перестраивался в годы, когда сие считалось модным, не собирался заниматься этим и впредь, считая, что у всякого приличного человека и без указаний и советов сверху есть принципы, которые, собственно, и дают ему право называться человеком…

– Кажись, огонёк мелькнул… – как всегда неожиданно заговорил Виктор. – Точно! Опять…

– Где? – спросил Олег, но уже и сам увидел неяркое пятно света.

На чуть более светлом, чем берег, полотне реки прорисовалась чёрная полоска, и Алексеев указал на неё:

– Вот он, причал. А свет, наверное, в доме у Якова Антоновича горит.

– Это ещё кто? – брюзгливо спросил Тёма.

– Бакенщик здешний, давний мой знакомец.

– И кому, интересно, в этой глуши бакены нужны? Конкретно, по сути? – не унимался Артишок.

– Выше по Тые, за Тушкемом, раньше рудник строили, ну и посёлок при нём. Оборудование и грузы туда баржами возили. А где баржи, там и бакенщики, без них никак, – миролюбиво пояснил Олег.

Лодка тем временем мягко ткнулась в толстые плахи причала. Алексеев ловко выбрался из неё, накинул петлю носовой верёвки на причальный колышек.

– Кого это бог прислал? – неожиданно прозвучало из темноты.

– Свои, Яков Антонович! – откликнулся, оборачиваясь на голос, Олег.

– Так свои вроде все дома… – говоривший подошел поближе, вгляделся в Алексеева. – Ты что ли, Иваныч? Вот уж неожиданность! Это какими ж судьбами?

– Беда у меня, дядь Яш… – тихо пояснил Олег.

– Вот даже как? Н-да… Ладно, приглашай своих друзей и айда в избу – серьёзные вопросы на ходу не решают…

Дом у бакенщика был добротный, явно типовой, разработанный с учётом особенностей местного климата. Привезли его, поди, на барже, да и собрали за несколько дней на месте, облюбованном хозяином, – так, чтобы из окон река хорошо просматривалась.

– Великоваты для меня одного хоромы, – усмехнулся бакенщик, когда они пересекли широкие сени. – Вещи вон в ту комнату проносите, в гостевую. Раньше в ней ихтиологи останавливались, только давненько это уже было, да, давненько… А сейчас на всё Ахтимнеево два жителя осталось: я, да Зиновий, – и он кивнул в сторону сухонького старичка, устроившегося на стоявшем в углу старинном сундуке. – Помнишь, Олег Иванович, Зиновия?

– Как не помнить! – и Алексеев шагнул с протянутой рукой к старику, распустившему морщины в радостной улыбке. – Здравствуй, Зиновий. Как жизнь?

Смуглые широкие скулы старичка вновь дрогнули, раскосые глазки сощурились.

– Хоросо, спасиба, всё хоросо, – и он тут же пожаловался: – Табак совсем мал-мала остался…

– Ну, эта беда поправима, – Олег покопался в своём рюкзаке и протянул Зиновию несколько пачек «Примы».

– Ай, хоросо! Вот спасиба… – старичок тут же вскрыл пачку, растребушил несколько сигарет и принялся набивать табаком длинную трубку.

– А куда остальные жители Ахтимнеева подевались? – поинтересовался Алексеев у бакенщика.

– Тут видишь, Иваныч, какое дело… Когда рудник начали строить, наши мужики, кто покрепче, туда перебрались: заработки там, понятно, побольше, то-сё… Ну а потом, когда всё в стране завертелось и стройку забросили, сюда никто уже не вернулся – одни в Тыйск подались, другие ещё подалее. Сынов моих тоже снохи сманили искать, где лучше. Ну а старики… Кто к детям переселился, а кто и на кладбище. Весной только Наталью схоронили, на сто четвёртом году убралась старушка. Ну а мы с Зиновием пока что скрипим да воздух коптим. Работы-то почитай и нет. Контора моя бакенная, правда ещё не загнулась, но чую, ненадолго это. Ну да ладно… Садитесь-ка, гости дорогие, к столу, я сейчас быстренько соображу что-нибудь перекусить, да поговорим, Олег Иванович, о твоих бедах…

Зиновий тем временем разжёг свою трубку, с явным удовольствием затянулся и выпустил к потолку огромное облако дыма.

– Что это у него имя такое странное? – шёпотом спросил Тёма, но Яков Антонович его услышал и пояснил:

– А это его поп наградил. Забыл батюшка, а может, и не знал, что местные букву «зэ» не выговаривают. Так вот и называют друга моего всю жизнь русские, как положено, а свои Синовием.

– Так-так, – удовлетворённо покивал головой старичок, а Тёма соорудил понимающее лицо и заявил: