Валерий Поволяев - По обе стороны огня (сборник)

– О-о, это целая проблема – времени у меня в обрез, я и с Кононенко хотел договориться на следующий раз. – Шатков сдвинул рукав куртки, обнажая запястье – часов на руке не было, часы он оставил в сумке, улыбнулся виновато: – Вот вечная торопежка! Часы дома забыл. Или сняли? О-хо-хо! – Шатков побледнел. – Точно сняли… В магазине. Там, где «херес» продают. Вот нелады! Я сейчас, товарищ капитан! – Он развернулся и вприпрыжку понесся назад, нырнул за угол дома, вскочил в какой-то кривой старый дворик, выложенный булыжником, перемахнул через забор и очутился в сквере.

В этом городе было полным-полно мелких скверов – словно бы специально отведены места для свиданий, – среди акаций, лаврового кустарника, колючих зарослей неведомого Шаткову дерева.

Стояла скамейка и в этом сквере. Шатков забрался на нее с ногами, выглянул. Капитан растерянно отер рукой лицо, помял глаза, метнулся назад в горотдел, громко хлопнув дверью, потом показался вновь. За ним на улицу выскочило человек пять сотрудников в куцых, тесно сидящих мундирах – то ли партия форменной одежды поступила в горотдел мелкоростовая, то ли здорово раздобрели ребята на дармовых харчах, – бегом понеслись к углу здания, за который только что свернул Шатков. Капитан устремился следом.

– В магазин, где «херес» продают, туда! – прокричал капитан, мигом запыхавшись – голос у него сел в несколько мгновений: значит, вчера «принял на грудь» солидную порцию. – Он туда побежал, в магазин. Часы у него вроде бы сперли!

Милиционеры нестройно, как бегуны, выдохшиеся на длинной дистанции, вразнобой топая ногами, пробежали мимо, они хорошо знали, где что находится, где что продается, и тем более – магазин, в котором с утра торгуют «хересом» – хорошим вином, которое местные алкаши приравняли к бормотухе. Капитан, держась рукою за грудь, прошаркал следом.

«Надо же, – посочувствовал ему Шатков, – такой молодой и уже такой больной…»

Ни в палатке, ни в продовольственном магазине, расположенном на углу горбатой улочки – витринами к морю, – они Шаткова не нашли и, тяжело дыша, вернулись к зданию горотдела.

– Надо же, утек! – громко возмущался один из догонявших, белобрысый, розовощекий, со светлыми, невидимыми на лице бровями. – Когда же он успел?

– Тот, кто умеет – всегда успевает, – пробурчал капитан.

– А вы, товарищ капитан, приметы его не запомнили?

– Запомнил. Обычное невыразительное лицо. Ты же знаешь этих людей – они никогда не бывают выразительны и поэтому не запоминаются. Лобастый – видать, высшее образование имеет, глаза сердитые, голубые… нет, синие, сбоку на подбородке метка – то ли ожог, то ли финкой оставлена.

Шатков потрогал шрам на подбородке – приметил, значит, воевал сероглазый капитан – недаром он так цепко щурился, изучал Шаткова, что-то взвешивал про себя. Хорошо, что хоть вчерашние следы не заметил, ту же ссадину на лбу – следы эти Шатков тщательно заштукатурил.

– А одет как?

– Одежда тоже обычная – незапоминающаяся. Джинсы, по-моему… да, джинсы и джинсовая куртка. Рубаха в мелкую клетку – ковбойка тмутараканского производства. Еще что?.. Волосы. Волосы темные, цыганистые. Роста высокого…

– Да с таким точным описанием мы сегодня же его и обратаем, товарищ капитан. Интересно, чего ему от Кононенко надо было?

– С Кононенкой все, с Кононенкой покончено, эту фамилию вообще не вспоминайте!

Дальше ничего не было слышно – по трассе, расположенной рядом, пошли машины, цепочка милиционеров втянулась в дверь горотдела, и Шатков покинул свое укрытие. На ходу сломил ветку акатника, пожевал ее зубами.

«Ну, насчет словить по слабеньким приметам, засеченным капитаном, это бабушка надвое сказала – попробуйте словите! Хоть и глазаст капитан, но не настолько».

Чувствовал себя Шатков неважно – он очутился между двумя огнями: с одной стороны, местный рэкет, а может, и больше, может – мафия, это еще предстояло выяснить, с другой – милиция, с третьей – он уже достаточно здесь навоевался, намахался кулаками. Болела вчерашняя ссадина на голове, болели ободранные костяшки пальцев, внутри тоже что-то болело, ныло, словно бы Шаткову отбили легкие или почки. Но это были не почки и не легкие.

Шатков из одного скверика попал в другой – такой же маленький, уютный, обсаженный густым акатником, с традиционной скамейкой, потом в третий, выбрался на трассу около хлебного магазина, на витринах которого были намалеваны на редкость неаппетитные булочки и калачи, прошел к автобусной остановке – к ней как раз подваливал перегруженный, скособоченный на одну сторону «скотовоз» – венгерский «икарус», невесть за какие грехи прозванный так нехорошо. Шатков втиснулся в автобус и через десять минут был уже далеко от горотдела милиции.

«Ищите – свищите, – усмехнулся он про себя, перебрал в мозгу лица милиционеров, пустившихся за ним в погоню, – я усы приклею, бороденку отращу и не найдете вы меня, как Луи де Фюнес не нашел Фантомаса. А Кононенко-то, Кононенко… – ему сделалось больно, когда он вспомнил об Игоре Кононенко, рот у него дрогнул. – Арестовали? За что?»

Шатков с досадою ударил кулаком о кулак – без Кононенко ему будет трудно разобраться во всем, что здесь происходит.

Он сошел с автобуса около какого-то кооперативного кафе без названия – яркие, написанные светящимися красками кооперативные вывески здорово отличаются от серых государственных, – без особого желания сжевал довольно мягкий шашлык с острой перечной подливкой, выпил стакан вина и, не ощущая ни сытости, ни голода, – будто и не ел вовсе, – вновь оказался на улице.

Из-за стоячих, будто деревенские дымы, облаков выглянуло беловатое, странно маленькое – чуть больше детского кулачка – солнце, тихо осветило округу и исчезло вновь. Словно бы и не было его. Сделалось тоскливо, внутри снова возникла боль – нудная, затяжная. Надо было обдумать свои действия.

Через двадцать минут он был у Нэлки. Едва Шатков дотронулся пальцем до кнопки звонка, как дверь готовно распахнулась. Значит, Шаткова ждали и, вполне возможно, в квартире у Нэлки был гость. Шатков невольно усмехнулся. «То, что встречалось раньше, все эти толстозадые муллы с бабьими ужимками – ерунда на постном масле, а не гости. Да и не афганец этот Мулла, а ходячее недоразумение, его не то чтобы на дело брать, его даже на огород есть репу нельзя приглашать. В общем, былое – это семечки, Нэлкин гость – тоже семечки, хотя, может быть, в своей епархии он будет покрупнее Муллы».

Гость, вольно раскинувшись в кресле, держал обеими руками глиняное блюдце, на котором стояла чашка, аккуратно отхлебывал из чашки, снова ставил ее на блюдце.

– Ну вот, явился наконец, не то я уж думал, не отправить ли милицию на поиск – уж больно долго ты гулял. Город наш хоть и большой, хоть и раскидан по горам, по долам, а нашли бы тебя быстро.