Яна Ямлих - Изгнанники. История, написанная по снам

Вечером пришёл дедушка, поздравил меня и сказал:

– И природа поздравляет тебя, детка, а это самый лучший подарок.

И даже Том тогда не засмеялся, а только улыбнулся, глазами выразив свое согласие со стариком.

А днем, когда я была в школе, ко мне подошёл мой одноклассник, несмело протянул открытку с нарисованными синими цветами и сказал:

– Это тебе. С днём рожденья.

В открытке были простые слова поздравления, написанные его рукой. Но между этими ничем не примечательными строками я почувствовала что-то более глубокое и важное. Я посмотрела на одноклассника – его звали Пол – и улыбнулась: спасибо. И он улыбнулся в ответ, неловко сцепил руки сначала перед собой, потом за спиной, и тогда уже отошел к своему месту. Одноклассники смотрели на эту сцену, как на диво. Ведь я так и оставалась тихим ребенком, и у меня не было друзей, кроме брата. Другие подростки немного сторонились меня. Так получилось само собой с тех пор, как они узнали мою историю. Во всяком случае, мне казалось, что причина именно в этом. Им было странно видеть, как веселый, общительный, компанейский парень подходит ко мне и со смущением дарит поздравительную открытку.

После уроков он предложил пойти домой вдвоем: нам было по пути. Я согласилась. С того дня мы стали друзьями.

Пол не казался мне каким-то особенным. До той открытки я вообще не замечала его. Короткие, всегда немного лохматые русые волосы – самый распространенный цвет. Серые глаза обычного размера. Приятная улыбка. Средний ученик. В нашем классе таких, как он, мальчишек было много. Они дружили, обменивались книгами, играли в мяч. Единственное, что я знала о Поле, проучившись с ним уже несколько лет, – это то, что он очень веселый. Он много смеялся, мог болтать с одноклассниками на уроках, за что получал выговоры. Учился он, впрочем, неплохо, в отличие от меня. Его подарок был таким же неожиданным, как и снег в то утро. Как потом оказалось, эта дружба была и такой же долгожданной. Прежде я просто не осознавала, насколько мне нужен близкий человек.

Поначалу мне было очевидно, что я нравлюсь этому мальчику. Он терялся, не знал, как вести себя со мной, о чем говорить во время прогулок, поэтому говорил обо всем. Я молчала и шла рядом с ним. Он нервно менял положение рук, наконец, убирал их в карманы, но потом снова вынимал. Я смотрела на его длинные тонкие пальцы и слушала. Мне было интересно все, о чем он рассказывал, потому что это были детали его личной вселенной. Маленькие крупицы его жизни, такой же важной, такой же ощущаемой для него, как моя – для меня. Я представляла его маму, выскочившую вчера второпях из дома в тапочках, и его комнату, в которую на прошлой неделе залетел воробей. Как он пьет по утрам кофе с бутербродами и как читает по вечерам очередную книгу из любимой приключенческой серии, как засыпает с ней и роняет ее на пол. Как он выглядит в домашних штанах и футболке, куда кладет сумку с учебниками, когда заходит, как бежит каждую субботу на тренировку по баскетболу и все равно всегда опаздывает. Постепенно его монологи стали складываться в наши диалоги. Мы много смеялись, постоянно придумывали какие-то игры, фантазировали, обменивались книгами. И чем больше мы привыкали друг другу, чем меньше оставалось поводов для неловкости между нами, тем яснее было, что мы именно друзья. Хорошие, близкие друзья. Иногда мы выслушивали подколки одноклассников о наших отношениях. Но нас это только забавляло.

Наверное, вам это покажется странным, ведь нам было четырнадцать – возраст, в котором улыбка и мимолётный взгляд уже кажутся любовью. Но у нас было то, что много важнее – настоящая дружба. Пол даже смеялся потом:

– Алька, я ведь был влюблён в тебя, думал, ты леди, а ты оказалась совсем как я, пришлось с тобой дружить!

Я не возражала. Я не знала чувства более крепкого и важного, чем абсолютное взаимное доверие двух друзей. У меня был только один такой человек, которому я могла рассказать все, будучи уверенной в его понимании и поддержке. И я ни за что на свете не допустила бы его исчезновения из моей жизни. Я радовалась, что все получилось так хорошо.

Сейчас, пережив все то, что случилось после, я уже не могу отрицать, что это не была любовь. Просто как вообще можно разграничить любовь и дружбу? Разве одно не является следствием другого? Разве любимый человек не становится самым близким другом, и разве близкий друг не является любимым? Честное слово, если исключить из всего этого плотские отношения, о которых слишком много думают люди, то получается, что разницы нет никакой. И если мне скажут, что Пол не любил меня, я не поверю. Он следовал за мной и старался меня защитить. И если мне скажут, что он был для меня только другом, я буду возражать, потому что не бывает только друзей. Он был другом, и я его любила. Я любила четырех людей в своей жизни: первую маму, названного дедушку, брата и Пола.

Пол даже был первым человеком не из нашей семьи, побывавшим у дедушки. Мы с ним провели в дедушкином доме выходные. Перед самым нашим уходом дедушка попросил меня подождать на улице и несколько минут о чём-то говорил с Полом за прикрытой дверью. Я слышала скрипучий дедушкин полушепот, даже различала ритм фразы: неспешный, как всегда. Но слов не разобрала, как не вслушивалась. Чутье подсказывало мне, что дедушка говорит Полу про меня. Когда мой друг вышел, я пыталась расспросить его, но он отвечал какую-то нескладную чепуху. Пришлось со вздохом оставить посягательства на их секрет.

Хоть мы с Полом много времени проводили вместе, у него дома я была всего несколько раз. Он жил с матерью. Его отец давно умер от болезни, Пол совсем не помнил его и потому легко смирился. Но когда я в первый раз пришла к Полу, то сразу поняла, что его мама до сих пор не может отпустить мыслей о муже. Повсюду были расставлены его фотографии, обручальное кольцо хранилось в шкафу за стеклом, словно святыня, вещи лежали в отдельной комнате, бывшей когда-то его кабинетом, и даже присутствие его самого ощущалось в доме. Мне казалось, что я вот-вот услышу мужской голос или увижу силуэт в полумраке комнаты, тихонько проскользнувший к своему кабинету. Прошло десять лет после его смерти, но вдова все еще переживала свою утрату.

Однажды она случайно упомянула его имя в разговоре и вдруг замерла, уткнувшись в кружку с чаем. Неловкое молчание повисло тогда между нами, но Пол вдруг попросил подать ему сахарницу. Мама, встрепенувшись, подвинула к нему вазочку. Я бросила взгляд на чашку Пола: она была пуста. Он уже выпил свой чай.

Я больше никогда не заводила бесед, которые могли бы заставить его маму при мне вспомнить об умершем муже.

А вообще она мне очень нравилась. Она угощала нас свежеиспеченным печеньем и кексами, всегда была мила и приветлива, и еще она очень любила своего сына и не боялась этого выражать. Когда мы уходили гулять, она нас обоих целовала на прощанье. Пол вечно пытался увернуться, но она однажды ответила на его ворчание: