Игорь Райбан - Журавли летят на юг

Но об этом потом, и в другой раз.

– А—а—а—а! – я ору, чтобы снова убить человека.

Заглушить боль, Боль с большой буквы. Утихомирить, и погасить в себе.

Так пиво теплое, или холодное как лёд.

Это просто две реальности.

В какой, пиво теплое, а в какой ледяное.

Так, на пальцах, объясняю.

Кто хочет – тот и остается в своей реальности.

А я лично останусь в своей, где совсем по-другому…

Группа исполния долга в чечне.

Не знаю. Когда ты «втыкаешь», то и орешь с перепугу что натворил на свете. Только зачем? Зачем? Зачем?

Я ожил, или умер…

И рано, совсем рано. Пока рано «уходить».

Ещё повоюем, брат Виландия. Так зачем я должен убить человека?

Объясняй мне на пальцах!

– Жизнь объяснить! – С неба тихо улыбался Джоник.

Только седой он был совсем.

Я – или он, Вечный Путник, который по небесам бродит туда—сюда?!

Ну что ж.

Давай… кто первый обьясняльщик.

Давай. Выходи. Он вышел

И я вышел, принимая вызов, чтобы взойти на свою голгофу.

Чтобы драться один на один.

Кто-то запихнул мне в руки, делясь последним со мной – один наруч и латную перчатку.

Да кто-то из ветеранов предложил, и всунул силком в ладонь, использовать вместо тяжелого полуторучника, полулегкую саблю гаддару. Оно и правильно: мечом то вряд ли сейчас уже помахаю, а вот саблей ещё можно. Меч не глядя, шустро отлетел в сторону, взамен взмахнув насильно всученной саблей, сживаясь с ней в одно целое.

Бой без правил: лишь убить соперника.

Как, и чем – не важно.

На этот раз ветеранского вида француз месье, предусмотрительно сменил легкую щегольскую саблю, которая была у чернявого французика, на массивный меч, да и опыта у стариковского юноши… куда там, где он, былой чернявый француз?! – заметно прибавилось.

Вихрь ударов рушился на усталого, израненного Джоника пустынным самумом, обещая тьму и покой.

Дважды лезвие скрежетало звонким лязгом по одолженному наручу и латной перчатке, но Идущий По Небу успевал отбиваться, не спеша лезть на рожон.

Возраст не тот, да и молодость давно ушла в дальние края, и приходилось беречь силы, выжидая, когда разгоряченный противник зарвется.

Случилось! Ты что помер?

Да, наверное…

Сабельный клинок турецких мастеров – Гаддаре, дважды обернувшись вокруг руки, отсёк ему голову. Отрубленная голова катилась по земле.

И улыбалась.

Французы, в ответ, взревев от бешенства, снова кинулись на нас, не теряя ни секунды. И я так же криво улыбаюсь отрубленной голове в ответ, отвоевывая у пространства пядь за пядью, метр за метром.

Ухмылка раздирает губы, и боль смерти сладостна, она пьянит, течет запретным хмелем, от этой Боли сердце пляшет базарным пьяницей—дурачком.

Прости меня, Творец и Создатель Яхве всемилостивый и милосердный.

Или нет, лучше не прощай, а просто пойми.

Я даже не буду молить Тебя принять мою неприкаянную душу – ибо знаю, какой грех совершаю.

Нет мне прощения, как нет и другого пути.

Эй, падший ангел, моя гордыня во плоти! – готовь котел попросторнее с маслом, раздувай пламя пожарче, зови своих подручных чертей!

Встречай!!

Я иду, спешу, от переворотом фляком кручусь волчком в воздухе, падаю ничком в землю, я уже… где ты?!

– А—а—а! Виландия! – кричу бесконечным криком, оглушённый упоением битвы и близкой смерти, не слыша самого себя. – Ты где?!

Сейчас я верю только себе. Да похрену всё.

Где можно просто летать не только журавлям.

А «там» можно просто летать, и на юг и на север.

Толпа окруживших французов, восторгаясь всё же нашей безрассудной доблести, хлопала в ладони, провожая нас в последний путь.

Смерти путь. Как умершего актёра, безвременного почившего в бозе.

Мы и есть актёры, только не на сцене, а в мире.

А только журавли летят не зимою и не летом, строго на юг.

И где вся реальность, которая не стоит выеденного яйца.

Покажи мне такого?! Кто сомневается в этом!

Сука, покажите такого смельчака! Кто верит в неё!

Сатр Смотрящий на Вечность – ответь…! Куда летят журавли?!

Зато все остальные знали иное.

Они знали, помнили – и ни у кого ни разу, не возникло и тени сомнения в истинности событий прошлого!

И это тоже была правда. Их правда, об их реальности. Но не моя!

Воистину говориться: «Ни одно событие прошлого не является абсолютно достоверным!» Прав был Сатр, или я.… не знаю.

Не складывается жизнь никак, в свои мудрёные пазлы.

Снова пылинки вечности танцевали в воздухе, наполненным кровяным запахом человеческого пота. И души всех в загадочном танце, которых невзначай затронул на своем пути, метались бесплотными искорками.

Кто подарил мне такое умение: издыхающий демон Аваддон в Испытание «беспредельной»? гостеприимный обитатель заброшенной лачуги с идолом? книга с чистыми страницами на алтаре?

Просто не знаю! Или знаю!

Виландия ты где?! Ты что делаешь родной?!

Не бросай меня одного на этой планете!

Ты что делаешь родина—уродина?!

Выбрил я тогда волосы перед битвой, и косичку свою состриг, чтобы не мешалась. Почти налысо, и почти по—уродски.

Показывая пример красному комбригу Котовскому.

Или он мне. Впрочем, не важно, кто кому показал.

Мне не до парадоксов Времени, (парадокс дедушки) и я просто ору:

– А—а—а—а ….!

Да нет, вы не поняли. Я кричу как в самый—самый последний раз, который называется «жизнньъ».

Воплем последнего мига дыхания века, подзывая к себе Виландию.

И переворачиваюсь в воздухе застывшем кровью, и смердящим человеческим потом.

Да вот, он уже почти рядом со мной.

Прощай Виландия!

Чего же ты боишься? Я уже нет – не боюсь, и уже «не здесь».

Прощай граф!

«… вам вдвоем надлежит умереть вместе, в один миг, и в одном месте…»

Так исполним приговор предназначенья, что нам вынесло мироздание!

Только мы самолично выбрали свой путь.

И сами уходим, вопреки воли Всевышнего.

Мы сами сделали свой выбор, сами решились.

И я был счастлив нашей свободой.

Счастлив чужим поступком. Счастлив своим… Счастлив… просто.

Я ничего не имел против мира Испании, но каждый раз, когда очередной ветеран или пехотинец выбирал лёгкую смерть от незнакомого ему француза – моё сердце пело от радости!

И безумие этой битвы при Рокруа, казалось мне куда больше истинным, и реальным, чем безумие последних лет, проведенного мной в образе сталкера—проводника Зоны Отчуждения.

Да плевать, что этого не могло быть в той, прошлой, исторической реальности, что я никогда не был полководцем, не брал приступом города, не бросался в конный удар, и не ходил на абордаж!

Плевать, что не родился в то время! Это была, уже была, моя жизнь, настоящая, в которой правила сама событийная жизнь!

И снова возникшая с небес, музыка реквиема окутала нас двоих, предваряя вечность.