Игорь Верещенский - Восемь с половиной часов

Директор недоумённо уставился на часы. Вынул свои из кармана сюртука, убедился, что сейчас пятнадцать минут восьмого. Взял часы со стола, послушал, ровно ли они тикают. Потом снова уставился на целую свечу (свою, в подсвечнике, он поставил на стол). Именно такие свечи он всегда использовал, и не только здесь. Он вытащил свечу из прикрученного к столу подсвечника, осмотрел внимательнее и снова ничего необычного не увидел… поставил обратно. Чтобы унести все необходимые колбы, ему потребовалось сходить за подносом в кабинет. Забрал он и часы, намереваясь убедится в их исправности. Уходя, ещё раз оглядел комнату, запер дверь. Решительно не понимая, куда мог исчезнуть мальчик, директор отнёс часы себе в кабинет, поднос с колбами – в лабораторию, находившуюся за дверью в правой стене той прихожей. Придя обратно, сел в кресло и погрузился в раздумья. Что могло пойти не так? Вероятно, он совершил какую-то ошибку. Неправильно подобрал сочетание тех веществ, находящихся в ёмкостях различного рода, их концентрацию или количество… И это вместо испытания нервов подопытного на прочность привело к его исчезновению. Но как такое могло произойти, пытливый ум директора никак не мог понять. Занимаясь этим много лет, он не предполагал подобного эффекта. И причём тут часы и свеча, с ними-то что? Но свои ошибки видеть нелегко, а ещё труднее их признать. И это, думаю, разозлило любого бы. На принесённых из комнаты часах директор установил верное время, взглянув на циферблат больших напольных часов в углу кабинета напротив него. Стрелки подползали к половине восьмого, и вскоре оповестили об этом событии одним гулким ударом. Директор поджидал управляющего по особым вопросам, который всегда заходил к нему в это время и был самым надёжным человеком в школе. И тот вскоре появился – высокий серьёзный человек в мундире, с резким высохшим лицом и жидкими усами. Бровей почти не было заметно, а приличных размеров лысину окружали жидкие седые волосёнки. Он был явно старше директора. Если бы не загнутые вниз уголки рта, его лицо возможно казалось бы добрым. Но он, видимо, всю жизнь стремился избавится от этой черты.

– Садитесь, Афанасий Михайлович, – резким, приказным тоном сказал директор, указав на кресло около шкафов и не дожидаясь, пока тот произнесёт какое-либо приветствие или хотя бы кивнёт. Афанасий Михайлович сел, положил ногу на ногу, руки на колено, и с внимательнейшим видом уставился на директора. Тот продолжал без предисловий: – мальчик, которого вчера привели ко мне для опыта, пропал. Просто исчез из комнаты.

Разве что глаза несколько выдали удивление Афанасия Михайловича, слегка дрогнули те места, где должны быть брови. В остальном его выражение не изменилось.

– Комната была хорошо заперта?

– Разумеется, она была хорошо заперта! – Рявкнул директор, скулы свело от злости, он даже немного приподнялся с кресла. – Вероятно, он каким-то образом сбежал. Его необходимо разыскать. – Последнюю фразу он произнёс с интонацией приказчика, возомнившего себя царём, то есть в высшей степени повелительно.

– Извините, Ярослав Карлович, но комнатой располагаете только вы, поэтому требуется знать, нет ли повреждения окон или двери…

– Я могу вам гарантировать, что никаких повреждений ни окон, ни дверей, ни чего бы то ни было ещё там нет, как и после любой другой ночи! – Ярослав Карлович уже и не пытался сдерживаться. – Разыщите мальчишку сегодня же! Заприте всех в спальнях, вдоль забора выставите людей. К вечеру мальчик должен быть у меня. – Закончил он с выражением, не терпящим никаких возражений. Афанасий Михайлович кивнул, резко встал, ещё раз кивнул и быстро вышел. Ярослав Карлович откинулся на спинку кресла, не зная, куда направить взгляд, все предметы казались ему ненавистными. Лицо его словно ещё помолодело, усы вообще стали неуместными. Он взглянул на часы из комнаты, показывающие без пятнадцати восемь, потом на напольные – те подтвердили показания.

Несколько минут директор посидел, пытаясь себя успокоить, отвернувшись к окну и глядя на заснеженные верхушки деревьев, на еле заметно светлеющее небо. Повернулся к столу, достал из верхнего ящика тонкий журнал, открыл его на третьей странице. Приведённый там список заканчивался на имени Фёдора Легинского. Потом из нижнего ящика достал более толстый журнал – там каждому имени, то есть каждому мальчику, посвящалось несколько страниц наблюдений за ним. Последним тоже был Фёдор Легинский. Директор внимательно стал читать исписанные аккуратным почерком страницы, рассказывающие о нарушениях дисциплины и о характере мальчика, к описанию которого там относились такие слова, как смелость, находчивость, уважительность, целеустремлённость… Прочитав, директор подошёл к одному из шкафов, открыл дверцу со стеклом и вынул оттуда уже очень толстую папку с буквой «Л» на корешке. Здесь хранилась информация обо всех учениках, обучающихся в школе и соответствующих этой букве. Порывшись, вынул небольшую стопку сшитых нитями бумаг, посвящённых всё тому же имени, взял со стола журналы и отправился в лабораторию, где и проводил бόльшую часть времени. Там он разложил бумаги, сел за стол в окружении бесконечных пузырьков, баночек, колб – пустых, с жидкостью или сухим веществом, – нескольких причудливых приборов для получения концентрата из разных растений и веществ, и погрузился в изучение бумаг с записями и длиннющими химическими формулами…

Вскоре взошло солнце, надёжно скрываемое плотными белыми облаками, очередной раз проделало путь с востока на запад и опустилось за горизонт. Тусклый день предоставил владения долгой зимней ночи. В окна била метель, заволакивая пространство белой пеленой, к вечеру она немного стихла, сменилась мелким лёгким снегом. Директор всё работал, не отвлекаясь ни на голод, ни на усталость, постепенно копившуюся в нём, – всё пытался найти ошибку в своих расчётах. Хоть он и отдал приказ найти пропавшего мальчика, сделал он это лишь от стремления хоть как-то оправдать свои действия перед собой же, из нежелания признавать собственную оплошность, некомпетентность. Для характера, которым обладал Федя, все расчёты казались верными. Директор выявил пару отклонений, но они были настолько ничтожны, что большой роли не играли. Каждое вещество, находившееся в бесчисленных пробирках, отвечало за воздействие на строго определённую часть человеческого сознания. Особое внимание он обратил на пузырёк с вязкой серо-коричневой жидкостью, отвечающей за временные рамки проведения эксперимента. От испарений этого вещества зависело, в какой именно промежуток времени на подопытного будут воздействовать все другие вещества, вызывающие в сознании жуткие образы. Стоило здесь хоть чуточку ошибиться в составе, и временные рамки могли оказаться размытыми или вообще стёртыми, превращая всё остальное в полный хаос. Но сколь хаотическими бы ни были всплывающие в голове подопытного картины, всё равно это являлось результатом тщательной упорядоченности необходимых веществ.