Натанариэль Лиат - Сильванские луны

Какое-то время мужчина с подозрением изучал его, словно пытался прочитать у него на лице, лжёт вторженец или не лжёт, но в конце концов сделал неопределённый жест своей палкой:

– Убирайтесь оба! И чтобы духу вашего здесь больше не было!

Они не заставили просить себя дважды. По несущемуся вслед пришельцам ворчанию псов было понятно, что зверюги очень сожалеют, что никакой потенциальный вор не достался им сегодня на ужин.

Оказавшись на достаточно безопасном расстоянии от злополучного забора, Алексей на минутку остановился, чтобы собраться с мыслями. Да, вечер явно не задался…

Близилась ночь, слуховые окошки погасли – солнце спряталось за дома. Ветер, шуршащий кронами деревьев где-то там, во дворах, для осени был ещё тёплым. До сих пор ниоткуда не было слышно машин, и удивительную тишину нарушали лишь приглушённо доносящиеся из одного из открытых окон на верхних этажах звон посуды и песня – обычная застольная песенка, развесёлая и бессмысленная. Если постараться, можно было даже разобрать текст, что-то вроде: «Я в понедельник шёл домой, был пьяным в стельку я! Гляжу, чужая лошадь там, где быть должна моя!..» и дальше в том же духе…

Он повернулся к Раду и только сейчас осознал, какими глазами тот на него смотрит. Как будто призрака увидел.

– Что? – осведомился Алексей с подозрением.

– Лёшка, – взгляд Рада был спокойным, но очень, очень серьёзным, – что он тебе сейчас сказал?

Ну вот, ещё один! Да что сегодня со всеми творится? Эпидемия внезапной глухоты? Слуховые галлюцинации?

– Ты тоже перестал по-русски понимать? – вежливо уточнил Алексей.

– Ты правда считаешь, что это был русский?

Алексей, который уже был сыт по горло всей этой ерундой, открыл было рот, чтобы высказать своё скромное мнение по поводу и в адрес всего происходящего, но Рад прервал его, даже не дав начать.

– Погоди, – велел он и чуть склонил голову набок. – Песню слышишь?

– Ну, слышу, – хмыкнул Алексей, не понимая, причём здесь это.

– О чём она?

Он прислушался.

«Своей хорошенькой жене сказал с упрёком я: «Чья это лошадь там стоит, где быть должна моя?»…

Алексей пожал плечами.

– Не знаю, – сказал он. – О лошади. О неверной жене. Чушь какая-то. В чём дело?

– Ну-ка сними эту штуку.

Он, если честно, даже не сразу сообразил, что Рад имеет в виду кулон, надетый девушкой с площади.

Алексей послушно снял украшение, до сих пор не понимая, к чему это Рад клонит.

– А теперь слушай снова, – скомандовал тот.

Алексей подчинился и запутался ещё больше: мелодия – залихватская, с тактом, словно нарочно созданным, чтобы отбивать его кружкой по столу – осталась прежней, а вот вразумительные слова вдруг превратились в бессмысленный набор звуков. Как будто ту же песню с середины куплета начали петь на другом языке. Голоса тоже не изменились, даже трезвее и то не стали.

Рад, прищурившись, смотрел на него.

– Понимаешь теперь?

Нет, Алексей ничегошеньки не понимал.

Он тупо воззрился на подарок незнакомки. Вроде ничего такого особенного: простой кожаный шнурок, а на нём – медальон, то ли из золотистого металла, то ли из какого-то камня, не разберёшь. Гладкий, округлый, с будто вмороженным в прохладную поверхность узором из тонких, разветвлённых прожилок – словно обнажённые ветви белого дерева на фоне жёлтого закатного неба, как раз такого же, как сейчас у них над головами…

Когда он снова надел вещицу на шею, жёнушка из песни убеждала пьяницу-мужа, что подозрительная чужая лошадь – это корова. Сказать по правде, в глазах Алексея это чудесное превращение одной скотины в другую мало что меняло к лучшему.

– Так ты правда не понимал, что говорит этот дядька? – уточнил он наконец.

Рад мотнул головой.

– Ни словечка. Да и меня он явно не понял, ты же видел! А вот тебя…

Алексей невольно потрогал медальон. Да что же это такое? Магия, что ли? Вообще не смешно.

– И ты думаешь, эта штука виновата?

Друг неопределённо повёл плечами:

– Ну, вывод вроде как напрашивается сам собой, разве нет?

Из открытого окна тянулся уже невесть какой по счёту куплет всё той же несчастной песни. У её героя, кажется, были серьёзные проблемы с алкоголем, не говоря уже о семейной жизни.

Когда Рад неспешно зашагал дальше по улице, Алексей бездумно двинулся за ним, просто потому, что, в общем-то, в его глазах сейчас не было большой разницы, куда идти. Возвращение к знакомой лавке с её таинственным чуланом вдруг показалось бессмысленным, да и очевидно было, что они вряд ли найдут туда дорогу. В какой-то момент Алексей окончательно потерялся и вряд ли смог бы сказать, какими путями они оказались на окраине города, где дома уступали место садам и рощам, за которыми, ниже по склону пологого невысокого холма, начинались и до самого горизонта тянулись луга…

Прозрачный вечер мутили чернила сумерек. Влажный воздух вкусно пах пожухшей травой и дымом из чьих-то труб. Когда Алексей был помладше и ездил летом в деревню, этот запах – запах чужого дыма в темноте – почему-то всегда заставлял его чувствовать себя странно одиноким…

– Ну и далеко ты собрался? – не выдержал он, когда Рад направился вниз по склону между двух соседних садовых оград.

Радомир остановился и сорвал яблоко с ветки, под тяжестью плодов перегнувшейся наружу через высокий, в человеческий рост, дощатый забор.

– Понятия не имею, – признался он и с хрустом откусил. – Я в этих местах в первый раз, а ты?

Алексей зло уставился на него, но его горящий взор, словно в щит, упёрся в читающееся в серых глазах спокойствие.

Рад правда всегда был таким, сколько Алексей его помнил. Рассудительным. Сдержанным. Собранным. Когда они познакомились в школе, для Лёшки Ки́рина стало гигантским открытием, что на свете бывают люди, которые – надо же! – думают , прежде чем сделать или сказать. И, мало того, и других учат тому же (если приходится – слегка насильственными путями). Алексей сбивался со счёта, когда пытался вспомнить, сколько раз Рад удерживал его от поступков, о которых ему потом наверняка пришлось бы пожалеть…

А ещё Радомир никогда не паниковал. Он был одним из тех, кто вечером перед страшным экзаменом способен всё взвесить, прийти к выводу, что даже если ты вдруг провалишься, никто не умрёт, и спокойно лечь спать. И уснуть. Он всегда действовал по простому и мудрому правилу: если проблему можно решить, нужно решать её и не переживать, а если решить её нельзя – то тогда переживать тем более нет смысла…

И ещё то, как он перенёс смерть матери два года назад.

Пока она болела, Рад оставил учёбу, чтобы поехать к ней, домой, а потом хотел вернуться в свой Горный, да так и не вернулся, но это было единственным, что он позволил скорби с собой сделать. В остальном для парня, у которого не было другой семьи, он держался просто потрясающе. Чтобы сохранять такое присутствие духа под ударом судьбы, наверное, нужно быть по меньшей мере рыцарем из средневековой баллады… Но тут Алексей оборвал сам себя. Это была уже совсем другая история, и никто, кроме Рада, не имел права её ворошить.