Клиффорд Макклеллан Сэблетт - Красный Петушок

Суета на судне так привлекла мое внимание и возбудила такой живой интерес, что я возвратился с палубы только к обеду. Морской ветерок возбудил во мне аппетит, и я усердно принялся за еду в компании Мартина и других. Время от времени я замечал, что Мартин наблюдает за мною со странным блеском в задумчивых глазах и с еле заметной улыбкой, но тогда я не придавал этому значения. Часа через три, когда мы вышли в открытое море и встретились с настоящими волнами, мне казалось, что я уже никогда больше не буду думать о еде, и для меня стал понятен насмешливый взгляд Мартина. В течение двух дней каждый час казался мне уже последним моим часом, но на третий день я себя почувствовал лучше, и с тех пор я никогда не страдал морской болезнью.

В течение двух недель была прекрасная погода с благоприятными ветрами, и мы успешно подвигались вперед. Я как-то передал Мартину свой разговор с Мишелем Берром, и он похвалил меня за мою предосторожность.

– Если бы вы обошлись с ними грубо и рассердили их, – заметил он, – вам ничего не удалось бы узнать, и они могли бы напасть на вас врасплох. Но теперь, – продолжал он шутливо, – они не могут называть вас Красным Петушком, потому что вы сразу достигли благоразумия орла. Эти плуты никогда не служили под начальством вашего отца. Я был помощником Жерве де Брео во время итальянской кампании, и я узнал бы этих людей, если бы они были в его отряде, но, насколько мне помнится, я их никогда не видел. Будем прислушиваться и присматриваться, может быть, нам и удастся что-нибудь выяснить.

В те дни, когда море было бурным, мы играли в одной из кают в карты или кости; а в солнечные дни, когда море было тихо и можно было спокойно ходить по палубе, мы с Мартином упражнялись в фехтовании, и это дало мне возможность изучить чудесные приемы моего друга. То, что я до сих пор видел, было ничто в сравнении с его искусством. Его приемы были своеобразны, очевидно, без системы и правил, но были им так усовершенствованы, что могли наносить смертельные удары. В добавление к своей своеобразной манере, он обладал стальной кистью и безошибочным глазом, и в результате противник никак не мог попасть в него в то время, как он наносил удар за ударом, куда хотел.

В этих небольших развлечениях протекали наши дни в течение нескольких недель. Но вот однажды ночью с севера налетел на нас сильный шторм, и, не будь мы тогда под спущенными парусами, погибла бы вся экспедиция. Волны поднимались так высоко, что разбивались о нижние палубы и затопляли лошадей и рогатый скот, находившиеся в трюме. Нашим двум небольшим судам было очень трудно бороться со штормом, их почти покрывали громадные волны. Но наш флот доказал свою прочность и пригодность к морской службе. Шторм продолжался два дня, а на третий мы попали в густой туман, который, как объяснил мне капитан Рибо, произошел от встречи теплого течения с более холодным. Он заметил, что это хороший признак, так как теплое течение проходит обычно близко от берега, который мы теперь разыскиваем. Он также указал на то, что воздух становится теплее, и предсказал, что через неделю мы увидим землю. После этого матрос постоянно дежурил на верхушке мачты, чтобы немедленно известить нас при виде земли.

Воздух становился теплым и благоухающим. Дни были солнечные, а ночи звездные. В одну такую ночь я сидел у подножия грот-мачты в тени, отбрасываемой от большого паруса, находившегося надо мною – твердого, как железо, когда он надувался свежим ветерком, – и прислушивался к заглушенному смеху, раздававшемуся из кают на корме, к скрипу реек и к унылому гудению ветра сквозь снасти. Волны, нагоняя друг друга, мелодично ударялись о нос «Тринити». Мысли мои были далеко. Они совершили длинное путешествие обратно, в тихий сад Парижа. Думает ли она так же часто обо мне, как я о ней? Или, может быть, в этой гордой головке мысль обо мне никогда и не появляется?

Внезапно донесшийся до меня шепот прервал течение моих мыслей.

– Все в свое время, Пьер, – зашептал чей-то голос, – не давай своему жадному сердцу отступиться от нашей цели.

Я тихо повернулся и посмотрел на мачту. Там обрисовался круглый силуэт человека, возле которого возвышалась, забавная в своем контрасте, невероятно высокая, угловатая фигура. Братья Берр!

– Но, Мишель, – начал грубым голосом Пьер, – мы должны…

– Все в свое время, мой друг, – прервал его другой. – Ничего не надо делать второпях. Мы это должны провести правильно, не то нас постигнет неудача. Ведь наша цель получить сведения, а не удары. Вы любите получать удары, Пьер? – спросил Мишель голосом, полным иронического презрения. – Только помните, – продолжал он, – этот Белькастель настоящий демон, а мальчик едва ли…

Они стали спускаться по лестнице к своим местам на носу судна, и я ничего больше не мог расслышать.

Мартин, выслушав мой новый рассказ о братьях Берр, посоветовал молчать и продолжать свои наблюдения.

На следующее утро мы увидели стаю чаек, а после полудня часовой на мачте, к нашей общей радости, крикнул: «Земля!» Через несколько минут мы отчетливо увидели синюю линию берега.

В том месте, где мы достигли берега, в море впадала река; мы заметили в ней сильное волнение, как потом оказалось, от резвых прыжков многочисленных дельфинов, почему мы и дали ей название река Дельфинов. Всю ночь, возбужденный перспективой близкой высадки, я не мог уснуть; мое воображение рисовало чудесные картины, которые я увижу на этом чужом берегу. О, если бы я мог предвидеть будущее, мое настроение, вероятно, было бы далеко не такое радужное!

На рассвете все были на палубе; близость земли вселила глубокую радость в наши сердца; мы ликовали, что скоро снова очутимся на твердой земле.

Капитан Рибо наблюдал за погрузкой на одну из шлюпок большого каменного столба, на котором были высечены гербы Франции и который он намеревался водрузить в этой новой стране, объявляя ее собственностью Франции. На расстоянии полумили видны были широкое устье большой реки и белые вершины бурунов, которые пенились, встречаясь с океаном.

Капитан Рибо решил, перед тем как направить суда в реку, исследовать это место; с этим намерением мы и отправились на небольших шлюпках сейчас же после восхода солнца. Когда солнце взошло, море от первых его лучей превратилось в тяжелое литое золото; небо было темно-синим, а воздух нежно-ароматный был удивительно прозрачен. Впереди нас линия бурунов преграждала дорогу к тихой речке, которая сонно текла между двумя полосками земли и вливалась в беспокойное море. На север от реки лежал, казавшийся беспредельным, громадный солончак; небольшие лужи блестели сквозь густой ряд произраставших здесь злаков; к югу виднелась густая чаща громадных деревьев, кустарников, ползучих растений, обвитых чахлым волосистым мхом, что придавало большим деревьям вид очень старых, с седыми бородами людей, осужденных вечно стоять на берегу угрюмой реки.