Иван Ефремов - Лезвие бритвы

Как-то в приступе меланхолии, вызванной усталостью и полным отсутствием каких-либо вестей о Тате – мать писала обо всем, только не о том, что было всего важнее для ее сына, – он рассказал Сандре о причине своей тоски. И Сандра нашла в чем-то сходство в своей судьбе и трагедии Ивернева. От Андреа долго не было писем, и ей казалось, что он исчез так же бесследно, как и Тата. В компании двух счастливых пар Сандра иногда тосковала по своему храброму рыцарю и принялась опекать Ивернева. Может быть, скорой поправкой он был обязан ей, ежедневно навещавшей и развлекавшей его.

А сегодня Сандра принесла телеграмму из Дели, извещавшую о приезде туда доктора Гирина. Чтобы не волновать мать, Ивернев ничего не сообщил о болезни, и Гирин приглашал его повидаться. Ивернев тут же продиктовал Сандре телеграмму: «Лежу больной Мадрасе, очень нужно увидеться, захватите почту посольстве дорога самолетом будет оплачена». Последнее Ивернев добавил, зная о весьма скромных достатках ученых, приезжающих на конгрессы. Его собственный заработок был куда больше. Вряд ли посещение Мадраса входило в планы Гирина, как большинство приезжавших на конференции русских, он должен был посетить лишь Бомбей и Калькутту.

Но Ивернев ошибался – после конференции в Дели Гирина повезли именно в Мадрас.

Ивернев в первый раз сел на постели, и это событие совпало с появлением Гирина. Доктор вошел, еще более громоздкий в белом просторном костюме с непривычной и явно мешавшей ему шляпой в руке, в сопровождении невысокой загорелой молодой женщины, большеглазой и черноволосой, оказавшейся его женой.

Гирин с наслаждением подставил лицо вентилятору. Сима, несмотря на узкое платье, казалось, не чувствовала зноя, и ее гладкая кожа была сухой. Такой же способностью переносить жару удивляла Ивернева и Тиллоттама.

Начались расспросы о Москве, родных и знакомых, о всем том, что показалось бы незначащим иностранцу, но столь же важно для встретившихся соотечественников, как те обычные, но полные скрытого смысла слова, какими обмениваются влюбленные. Вспомнив что-то, Ивернев вдруг замолк, и Гирин, понимающе кивнув, извлек из кармана пакет. Тот нетерпеливо разорвал обертку, начал читать. Гирин встал, и они с женой направились на веранду.

– Простите, Иван Родионович! – От смущения слабый голос Ивернева стал еще тише. – И Серафима Юрьевна. Я так давно и с нетерпением ждал вестей, что забыл приличия.

– Пустое. Тем более что там есть действительно интересные вещи. Прочтите, тогда и я добавлю немного. Я выполнил вашу просьбу, правда, с ничтожным результатом. – Гирин прикрыл за собою легкую дверь, и они с Симой спустились по каменным ступеням в крошечный садик.

– С этой стороны тень и ветер с моря. Жарко тут для нашего брата северянина, а ведь я всегда легко переносил жару. Как тебе ничего не делается? Горжусь и завидую. Вот это настоящая терморегуляция!

– Слишком много занимался в последний год этой самой терморегуляцией, – укорила Сима, – только теоретически.

– Сознаюсь. – Сима поцеловала Гирина, поднявшись на носки и обняв его закинутыми за шею руками.

– За что? – спросил Гирин, ладонями отводя назад ее волосы и касаясь маленьких ушей, которые он так любил.

– Когда мужчины перестанут задавать этот вопрос? От пещер мы дошли до звездолетов, и все по-прежнему…

– Традиция неплоха! – расхохотался Гирин.

С громким шуршанием гравия у ворот затормозил низкий зеленый автомобиль.

– Без сомнения, гости к Иверневу, – шепнула Сима, как будто здесь кто-нибудь мог понять русскую речь.

– Д-да! – поморщился Гирин. – Беда мне, если кто-нибудь не говорит по-английски!

– Опять позднее раскаяние.

– Сознательно предпочел лишний шаг в науке совершенствованию в языках! И, в общем, ничего страшного, стоило. Я не намерен много странствовать по загранице, английского хватит.

Из автомобиля вышло много людей. Три женщины: две дочерна загорелые европеянки и очень смуглая дочь Индии, казавшаяся еще темнее в черном сари. Четверо мужчин – два индийца, два европейца, в каждой паре – старик и молодой.

– Целая делегация почтила выздоровление нашего геолога, – ухмыльнулся Гирин, – очевидно, Ивернев пользуется успехом.

Хозяин дома и приехавшие были давно знакомы, и непринужденность, установившаяся между ними, несколько нарушалась присутствием Гирина, Симы и стройного старика с густой, как у сикха, бородой, необыкновенно величественного в высоком белом тюрбане. Художник Рамамурти объявил, что это его гуру – профессор истории искусств Витаркананда. Ивернев кое-что знал о роли ученого в жизни Даярама и приподнялся на постели, чтобы почтительно приветствовать Витаркананду. Но старик с женски нежной заботой заставил его улечься и несколько раз провел концами пальцев по лбу и вискам больного. Приятное чувство покоя и доверия охватило Ивернева, он на минуту закрыл глаза.

– Его нельзя утомлять! – нахмурилась Сандра, восхитившая Симу своей уверенной красотой.

Однако после того как жена индийского художника откинула на плечи свое тонкое покрывало, низко поклонилась больному и потом, чисто европейским жестом, подала ему обе обнаженные до плеч руки, Сима уже не могла смотреть ни на кого больше. А оба художника, Даярам и Чезаре, присматривались к редкой в Индии представительнице прекрасного пола из далекой России.

Никто из них, кроме Ивернева, не замечал, что двое ученых смотрели друг другу прямо в глаза с той прямотой, какая может быть только у больших друзей или смертельных врагов.

Едва Витаркананда, успокоив геолога, повернулся к присутствующим, как встретил изучающий взгляд русского врача. Слегка приподняв изломанные смоляные брови над глубокими темными глазами, индиец вопросительно посмотрел в бледно-голубые, как тибетские снега на рассвете, глаза русского. Несколько минут длился их никем не замеченный поединок, или, вернее, проба сил, пока Витаркананда вполголоса не спросил Гирина:

– Вы из стоящих на пути?

– Если вы разумеете под путем науку – да, если йогу – нет.

Профессор скрыл улыбку под широкими седыми усами.

– Каждый ученый, если он истинный ученый, бесстрашный и отрешенный познаватель правды, и есть жнани-йог с дисциплиной мысли и воли.

– Трудно самому определить, истинный ли я ученый, но стараюсь служить науке по мере сил и без корысти.

– Я вижу, – ответил Витаркананда, – так же как вижу, что она, – он перевел взгляд на Симу, – прошла немало ступеней Гхеранда Самхита (профессор употребил тантрическое название хатха-йоги).

– Уверен, что жена не думала об этом, – улыбнулся Гирин.

– У вас в России, да и вообще на Западе, немало людей, не подозревающих, что они йоги, но достигших таких же высот совершенствования и понимания.