Александр Барченко - Золото

Заходящее солнце накрыло алой шапкой ощетинившийся лиственницами и елями хребет, а над падью, цепляясь за скалы и пряча лиловые сумерки, повис уже тонкий туман.

Кирьян, с самого города ревниво и неустанно подстёгивавший пристяжных, пустил тройку шагом, и коренник, укоризненно покачивая кованой дугой, потихоньку вызванивал отрывистые плачущие нотки.

Карновский нахлобучил капюшон парусинового балахона, выпростал ноги из-под ящиков с провизией и ружьями и, привалившись к мягко пружинящей спинке тарантаса, рассеянно бродил глазами по утёсам. Пристяжные, словно лакированные от пота, понуро переставляли ноги, и при каждом шаге из-под копыт у них вырывалось дымное облачко.

Позади тарантаса взбудораженная пыль не успела улечься и, пронизанная лучами солнца, висела над дорогой, насколько хватало глаз, золотой клубящейся змеёй.

Кирьян уронил руку с вожжами на фартук и повернулся к своему соседу по козлам, рассыльному Тимофею.

— Так вот, Тимоша, — начал он, будто продолжая прерванный разговор и, видимо, желая, чтобы барин расслышал его слова. — Так вот, я ему и говорю. Неужели, дескать, вы, при всей образованности, не можете месяца погодить? Наш, говорю, барин достаточно известен, и вам даже довольно стыдно их беспокоить…

Карновский прислушался к разговору и, сморщив лицо в кислую гримасу, спросил кучера:

— Ты про кого это, Кирьян?

— Так что про чухну, ваше превосходительство… про шельму!

— А!.. Значит, и фон Шельм был сегодня?

— Так точно! В двенадцатом часу заявился. Вы только что изволили в управление уехать.

— Ну?

Скуластая физиономия кучера расцвела в сочувственную улыбку.

— Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство… Ни с чем уехал. До сентября не придёт.

— Как же тебе удалось? — усмехнулся Карновский.

Кучер перевесился с козёл к барину и подмигнул с почтительно-фамильярным видом.

— Про тётеньку вашу, Прасковью Игнатьевну, сказал, будто померла. Сам, дескать, на почту ходил с телеграммой питерскому адвокату.

— Поверил? — недоверчиво спросил Карновский.

Кирьян с видом заговорщика закивал головой.

— Поверил! Сейчас помереть — поверил! А я ему… я, говорю, сам за ним, за вами то есть, больше пятисот рублей зажитых имею и то не тужу. Разве, говорю, за таким барином, как ваше превосходительство, пропадёт?..

— Пятьсот, говоришь? — снова усмехнулся Карновский.

— Да ведь я только к слову, ваше превосходительство. Чтобы чухна лучше поверил. Мы вами уж так довольны, так довольны. Не то что за вами считать, свои рад такому барину отдать. Есть у меня на книжке четыреста целковых, глазом не моргну.

Сосед кучера беспокойно завозился на козлах и повернул к барину морщинистое лицо, опушенное седою бородкой:

— Кожинского лакея я давеча видел!

— Ну?

— Сказывал он мне, будто про вас за обедом большой разговор вышел. Натальи Ивановны сынок, товарищ прокурора, сейчас про вас начал, как только вы уехать изволили. Только хозяин его вскорости оборвал.

— Что же он говорил?

— Хозяин-с?

— Нет, прокурор.

— Этого Фома мне в точности не мог обсказать. Тарелки он в те поры выносил. А только… разговор был серьёзный. Хозяин покраснел даже. Стучит будто по тарелке ножом и кричит: «За Вячеслава Константиныча я больше поручусь, чем за брата родного!»

— Гм? — вопросительно выронил Карновский.

— Так точно! Так прокурор себе заместо мадеры чуть уксусу не налил… сконфузился.

— Прохвост!..

— Человек вредный-с! Только напрасно изволите беспокоиться, ваше превосходительство. Из таких ли переделок изволили выбираться! Бог вас за вашу доброту никогда не оставит.

Карновский промолчал и, взволнованно покусывая губы, уставился по-прежнему вперёд, туда, где пыльная серая лента дороги крутым поворотом пряталась за высоким мшистым утёсом.

Сообщение рассыльного подействовало на Карновского сильно. Беспокойные острые огоньки вспыхнули в глубине его больших красивых глаз. Тик мелкой дрожью бегал по щеке и виску. Правда, ему удавалось не раз выходить с честью из положений покруче настоящего. Но теперь, как нарочно, обстоятельства сцепились в такую тяжёлую цепь, что разорвать её, пожалуй, не под силу даже ему, энергия, ловкость и талант которого в каких-нибудь шесть лет создали из бесцветного кандидата естественных наук — капиталиста, домовладельца, директора банка; имя его участвует в солидных предприятиях не только здесь, в Сибири, но и по ту сторону «хребта».

Важно не то, что в кассе банка не хватает каких-то там сорока тысяч, и не то, что «шельма» — фон Шельм лезет со своей закладной, а то, что о нём стали говорить, и говорить так, что его приятелю, городскому голове Кожину, пришлось схватиться с самим прокурором.

В этой стороне, в «русской Калифорнии», где большая половина капиталистов и промышленников, пользующихся всеобщим почётом и незыблемым кредитом, состоит из ссыльных, в лучшем случае административных, и их потомков, — его, Карновского, имя, не носившее до сих пор и тени пятна и служившее лишь синонимом бешеной и счастливой смелости в делах, выдвигало носителя его на высоту, обеспечивающую от сплетен и слухов.

Говорить про него открыто и смело может лишь тот, в руках которого имеются факты. Но какие же факты могут быть в распоряжении прокурора? Ведь, несмотря на безумный риск предприятия, он ни разу в жизни не преступил той грани, которая отделяет область «гражданских претензий» от уголовного возмездия. Правда, проиграй он раз — и эта грань, на которой он балансировал с лёгкостью гения, обрушилась бы, похоронив под своими обломками и его самого, и сотни людей, которых он так или иначе связал с своими операциями. Но ему везло, а победителей не судят. И те же люди, которых одно неверное движение его бесповоротно губило, считали себя обязанными всем ему. И разве это не так? Разве сотни рабочих, интеллигентов и мелких капиталистов имеют заработок не благодаря ему? Разве, наконец, он не оставил вот уже год путь лёгкой, но рискованной наживы и не занял в городе место солидного серьёзного дельца, став во главе общественного банка? Разве тот же банк он не успел поднять в такой короткий срок на небывалую высоту? Да. Он сразу стал действовать бесконтрольно, положившись на свой коммерческий гений и чутьё, но разве его проект в переоценке заложенной недвижимости не сэкономил банку двести тысяч? Да и теперь разве эти несчастные сорок тысяч, обеспеченные в кассе простою распиской, не вернутся в неё к осени удесятерёнными, после того как начатые им хлопоты о железнодорожной ветке увенчаются успехом? «А внезапная ревизия?» — мелькнуло у него в голове. Пустяки! С какой стати и кому придёт в голову требовать её? В крайнем случае он прибегнет к займу. А если откажут? О вчерашней выходке прокурора знает весь город. Пожалуй, комментируют, догадываются, сгущают краски… Сплетня катится по городу и растёт, как снежный ком.