В. Пашинин - Мир приключений № 14, 1968

Андрей рассказал ей о своей встрече с начальником канцелярии Ирманом. Два дня дожидался, пока тот примет его. Всякого наслушался, толкаясь по городу. Говорили, что Ирман чудовищно жаден и к чужой славе ревнив, уверяли, будто требует оказания чуть ли не царских почестей. Андрею он даже не дал окончить объяснения. Поднял голову и процедил сквозь зубы: «Нет!»

На Андрея из глубины кабинета смотрели немигающие колючие глаза, и он поразился, до чего это старческое лицо с острым, сухим носом и тонким костистым подбородком похоже на хищную птицу. Тупица и бюрократ, Ирман был из числа тех немцев, которых Ломоносов с горечью назвал «недоброхотами наук российских».

Катя принялась утешать Андрея, ручаясь, что все образуется. А Бердяев, выслушав его отчет о поездке, обронил:

— Ирман к дерзаниям глух.

Начальник завода Роман Васильевич Бердяев на свой страх и риск мог бы позволить капитан-поручику плавить железо по-новому, но он был осторожен.

— Весьма сожалею, — Бердяев выразил свое сочувствие Андрею.

Михайлова огорчили эти слова: он надеялся, что Роман Васильевич любит завод и найдет какой-нибудь выход. Поделился своими разочарованиями с Катей, а она удивила его, спросив: «Точно знаешь, что уголь в печах хорош?» Андрей подтвердил, что уверен. Катя загадочно улыбнулась и сказала:

— Почему бы не затеять званый ужин? Чтоб Бердяев пришел, офицеры…

Андрей пожал плечами, но желанию ее не воспротивился.

В этот вечер Катя блистала. Она была в платье, привезенном из Парижа, надела бриллиантовые серьги и ожерелье. Облокотившись на руку мужа, Катя встречала приглашенных. Щедро даря улыбки, не упускала случая сказать гостям несколько приветливых слов. «Совсем как на балу в Петербурге», — подумал Андрей. Мужчины пыжились, дамы, призвав на помощь свою память, говорили по-французски. Особенно любезной Катя была с Бердяевым.

Начальник завода, которому перевалило за пятьдесят, млел от восторга, молодцевато выпячивал грудь и внимал каждому слову хозяйки.

Усадив молоденького берг-лейтенанта за клавесин, Катя устроила танцы. В паре с ней шел Роман Васильевич. Он бережно держал ее руку, говорил любезности. Катя провела его по комнатам, и Бердяев нашел, что они обставлены со вкусом. В одной из комнат играли в вист. Катя заверила Романа Васильевича, что приносит счастье в игре, и он сел за карты. Смело понтируя, Бердяев сорвал завидный куш.

— Вы как солнце в нашем краю! — восторженно сказал Роман Васильевич.

Не погрешив против истины, Катя лестно отозвалась о его административном таланте, и Бердяев, обычно равнодушный к похвале, был тронут. Катя подвела разговор к «горячему камню», наивным голоском спросила у Романа Васильевича, верно ли, что каменный уголь лучше древесного.

— Истинно так, — кивнул Бердяев.

— Тогда жаль, что некому за правду постоять…

Роман Васильевич был застигнут врасплох.

— Сложно все это… — помялся он. Невольно поднял голову и, увидев улыбку на лице Кати, промямлил: — Как-нибудь уладим.

— Мне казалось, что вы смелее…

Бердяев сдался:

— Ради вас сделаю что надо.

Андрею были не по душе ее женские хитрости. Ушли гости, и он сказал Кате об этом.

— Попрекаешь зря. Думаешь, Роман Васильевич послушал меня потому, что голову потерял? Ему совестно стало. К тому же промыслы твои Бердяеву не чужды, — ответила она.

Своих фискалов Ирман имел и в Томске. Но пока они донесли о том, что Бердяев самовольничает, Ирмана сменили. Новый начальник посмотрел на новшество сквозь пальцы. На радостях Роман Васильевич представил Андрея к медали «За успехи в механике».

— Фортуна к вам добра, — поздравляли Михайлова офицеры. И недоумевали, почему он все чаще ходит задумчивый, угрюмый. Кое-кто связывал эту перемену в настроении с его второй поездкой в Барнаул.

Так оно и было. В Барнауле ставили водяное колесо — флютвер, и Андрея в числе других вызвали на подмогу. В стороне от завода, возле старого пруда, он наткнулся на «огненную машину». Она стояла в полуразрушенном сарае, и за ее цилиндрами дети играли в прятки. Андрей слышал, что эту машину, работавшую паром, строил механик-самоучка Ползунов. Машину испытали уже после его смерти и забросили. Но даже здесь, под убогой кровлей, заржавевшая, разобранная на части, с лопнувшим медным котлом, она поражала воображение.

Что же это был за человек — Иван Ползунов, шихтмейстер Барнаульского завода, ставший незадолго до смерти берг-механикусом? Во имя чего мастерил он свою «огненную машину», какие помыслы владели им?

В канцелярии хранились чертежи и записи Ползунова, и чиновник, державший их у себя, допустил Андрея к бумагам.

Замыслы Ползунова были огромны: уничтожить «народную тягость и умираемый безвозвратно при строении плотины расход». Он брал на службу пар, чтобы стало возможным строить печи на высоких горах и в шахтах, даже в местах, отстоящих далеко от рек. «Облегчить труд по нас грядущим» — вот какой была его цель. Именно для этого и хотел механик «огонь слугою к машинам склонить».

— Почему же машина в праздности стоит? — невольно вырвалось у Андрея.

Чиновник посмотрел на него с недоумением:

— Указаний из Петербурга не было. И водяные колеса нам сподручнее.

С тех пор мысли об «огненной машине» не давали Андрею покоя. Было обидно за ее создателя, который умер, не увидев машины в работе. «Облегчить труд по нас грядущим»… Андрею казалось, что эти слова обращены к нему. Совсем по-другому звучали теперь для него строчки из старого учебника: «Механика есть художество познавати весы и малыми силами чрез способ машин великие бремена дзивати и подъимати».

Перед глазами вставали высокие черные цилиндры и массивный котел «огненной машины». Но временами контуры ее менялись, и в мыслях своих Андрей рисовал черты какой-то иной, невиданной машины. Она действовала без водяного колеса и пара, была много меньше в объеме, чем «огненная», а силой обладала могучей. В ней как бы сплетались механизмы из машины Ползунова с абрисами голландца Гюйгенса и фантазией Андрея.

В 1680 году Гюйгенс задумал свою «пороховую машину». Он решил, что порох способен не только разрушать, но и созидать. Если взять цилиндр, рассуждал Гюйгенс, и добиться в нем разрежения, то атмосферное движение будет перемещать поршень. Это сделают газы, которые неизбежно образуются при взрыве. Нужно только взрывать порох такими долями, чтобы он не разнес корпус, а выполнял бы полезную работу.

Восемь лет спустя изобретатель Дени Папен взялся осуществить идею Гюйгенса и построить пороховой двигатель. Однако попытка француза оказалась неудачной. Иметь дело с «пороховой машиной» было так же опасно, как и сидеть на бочке с порохом. Взрыв пороха бесспорно создавал необходимое разрежение внутри цилиндра, но вместе с тем разносил на куски и сам цилиндр.