В. Пашинин - Мир приключений № 14, 1968

В шкафу стояли пластинки — тонкие и упругие. Много — тысячи пластинок. И очень мало: трудно верилось, что здесь все. Все, что на протяжении пятнадцати лет писали газеты, говорили по радио, показывали в кино и по телевидению. Все, чем жили люди.

Гордин дернул шнурок. Бесшумно двинулся транспортер; веером — слева направо — легли на стол пластинки. Чудо предусмотрительности и внимания — это он увидел сразу. Цвета — яркий (глаз сразу находит главное) и целая гамма мягких (глаз отдыхает); шрифты — основной и вспомогательный; тончайшей работы рисунки — иногда серьезные, чаще шутливые; можно запомнить навсегда или забыть — зависит от того, что тебя интересует.

На просмотр пластинки Гордон тратил меньше трех секунд — первичная информация была сосредоточена в заглавии. Затем аннотация. И, наконец, текст — предельно сжатый, но вовсе не безличный: высказывания специалистов, комментарии газет. Если недостаточно, можно набрать номер отдела и код. Отдел давал информацию любой полноты, вплоть до первоисточников.

Вечером был город. Он любил город и раньше, в прежней своей жизни. Любил не задумываясь, привычно и равнодушно. В это трудно было поверить.

Он исходил город вдоль и поперек: от центральной площади до зеленого кольца бульваров. Он мог бы проделать этот путь с закрытыми глазами — так прочно вошли в его память прямые линии улиц, запутанные тропинки парков, памятники, дома. Но знание его было выше формальных примет. Он постиг (так, по крайней мере, ему казалось) сущность города — объединения, где ты наедине с собой и все время чувствуешь, что рядом люди.

С особой силой он ощущал это ночью. Когда становилось очень уж одиноко в просторной квартире, он спускался вниз. Улицы спали, но город жил: в невидимых окнах зажигались и гасли огни, тихо, как мыши, скреблись машины, легко и немного устало шуршали листья.

А вечером… Нет, теперь это было не так остро, как в первый раз. Шумных улиц он избегал. Но в огнях реклам, в матовом блеске мокрых тротуаров, в приглушенном смехе на темной аллее — всюду было что-то слишком резкое, тревожное. Он мог бы читать или слушать радио. Однако именно в эти часы его тянуло на улицу, тянуло к тому приподнятому, взвинченному состоянию, в которое приводил город. «Похоже на действие наркотиков, — качал головой врач. — А впрочем, образуется. С течением времени».

— Ты дома? Мы идем.

Они появились минут через десять.

— Садись, — распорядилась Рита. — Мой друг Валь, я тебе, папа, говорила.

Валь был высок, одного с ним роста, худой, угловатый, с длинными руками и развинченной походкой. Крупный подвижный рот и маленькие быстрые глаза.

— Называй папу Эриком. Ты не против?

— Пожалуйста.

Ничего из этого не вышло. Валь не называл его Эриком, он молчал. Говорила Рита. О школе, о городе, о подругах. Неожиданно она встала и объявила, что торопится.

— Поедем в Академию? Ты обещал.

Она сказала это очень уверенно, но глаза были тревожные — вдруг откажется…

— Хорошо, поедем.

Миновали корпуса Академии — легкие цветные кубики из стекла и пластика. Машина свернула вправо; в сплошной стене деревьев открылся узкий проход. Так же внезапно возник огромный овал — что-то среднее между площадью и стадионом.

— Комбинат отдыха, — сказал Валь. — Все двадцать четыре удовольствия сразу. А каков стиль здания…

— Нам нравится, — сказала Рита упрямо. — Наглядное пособие. И для кафе удобно.

— Это — кафе?

— Обычно кафе. И сегодня тоже. Или ты предпочел бы актовый зал?

«Я предпочел бы сидеть дома и читать, — подумал Гордин. — Остальное не так важно. Хотя можно бы найти и другое место. Космос между двумя чашками кофе. Экзотика».

Они вошли. Почудилось, что зал вспыхнул, будто в этот момент сотни людей чиркнули спичками. Но это были всего лишь свечи на столиках, очередная мода. Впрочем, красивая. В зыбком свете рождались гигантские тени, бежали по стенам, взбирались на низкий потолок. Воздух был чист, прохладен, с запахом свежей травы. Казалось, они зашли на огонек в старую деревенскую таверну — выпить по кружке эля.

На них не обратили внимания. Они прошли в глубину зала и сели за свободный столик. Девушки быстро принесли бокалы, сифон с арто, бисквиты. В зале стоял ровный гул — голоса, смех, слабый звон бокалов.

— Здесь только ваши?

Рита улыбнулась:

— Не только. И гости.

— Здешние — дилетанты, пришли послушать, — сказал Валь негромко. — Но много ребят с курсов, приезжих. Эти будут придираться.

Что-то изменилось вокруг. Огоньки на столах гасли. Но темнее не стало; откуда-то, нарастая, лился матовый свет. Валь приподнялся и погасил свечу. Теперь Гордин видел: они сидят в центре, столики вокруг — в шахматном порядке, и пол, как в театре, покатый.

— Сегодня у нас Эрик Гордин. — За соседним столиком поднялся высокий юноша. — Мы приветствуем его возвращение. Нам приятно, что впервые он выступает у нас. Выпьем за его здоровье и перейдем к делу. Регламент обычный. Но Эрика мы не ограничиваем, он достаточно долго молчал. К тому же по сведениям, собранным нашей службой информации, гость немногословен.

— Костя Шульгин, председатель студенческого совета, — прошептала Рита. — Умница, прелесть! — Она покосилась на Валя. — И веселый. Между прочим, вставать не принято, атавизм.

— А я вообще атавизм, — сказал Гордин.

Сотни глаз смотрели на него из зала. Очень разные лица. И в чем-то похожие — поколение. Что их волнует? А что волновало его? Человек или машина. Цель жизни. Самовоспитание. Самодисциплина. Самоуправление. Пятнадцать… нет, двадцать пять лет назад — их тогда и на свете не было. Но они старше на пятнадцать долгих лет. Он летел (еда, сон, работа), а они жили земной жизнью. Конечно, они старше, он перед ними ребенок.

Он встал.

— По сведениям, которыми располагает наша служба информации, — сказал Гордин, — отчет о полете будет опубликован в конце месяца. Не волнуйтесь, повторять его я не буду. Я достаточно долго молчал и теперь готов отвечать на вопросы.

Мягкий гул прошел по залу. Чтобы сосредоточиться, Гордин смотрел на лицо Валя. Валь улыбался, кивал.

На первые вопросы ответить было легко. Нормально. Полетом доволен. Планета несомненно интересная. Практически без происшествий. Стихи Блока, Гойя, Веласкес. В музыке? Предпочитает тишину. Ни в чем не нуждался. Да, он думает, что полеты нужны. Зачем? Вопрос задавали еще Колумбу.

— Могли вас заменить роботы?

Сзади зашумели. Гордин поднял руку:

— Наверно, могли бы. Фильмы, показания приборов… В смысле сбора сведений они не уступают человеку. Если бы из полетов привозили только научную информацию… (Это был все тот же спор, и отвечал он сейчас Ханту.) Но есть и другое; впечатления, чувства… Короче, информация эмоциональная.