Николай Атаров - Смерть под псевдонимом

Когда Шустов увидел мотоциклиста, он сразу вспомнил, что это Душан. Стрекотанье адского его мотоцикла сливалось с треском полыхающего пламени на крыльях самолетов и звоном коробящегося, сгибаемого огнем железа.

Вдруг Славка заметил две фигурки — они выскочили сбоку, из землянки, и побежали к нему. Вот еще, правее… Еще немного… Это атака… В горячечном пылу боя он шевелил губами и произносил какие-то непонятные ему самому, но верные слова.

— Эх ты, Душан! — растроганно шептал он. — Молодец, Душан! — Он нажимал на спуск, и немцы исчезали в камнях. — Еще очередь!.. Нет, ты погоди…

И так, обращаясь то к другу-сербу, то к дюжему эсэсовцу, бежавшему на него, он бил из автомата, высовывался и метал гранату, менял диск и снова бил, бил…

А эсэсовцы всё ползли и ползли. Захваченный целиком боем. Славка и не подозревал, из-за чего они хлопочут, что им так надо здесь; он не догадывался, что это потому, что он, Славка Шустов, отрезал от них самую душу аэродрома — раненного им руководителя колонны Ганса Крафта, из-за которого оставались здесь, в ущелье, все эти смертники… Славка был спокоен и даже душевно счастлив и уже не думал ни о чем в боевом порыве…

Чем меньше становилось гранат и патронов, тем ближе подползали эсэсовцы. Чем ближе становилась смертельная опасность — «Ну, вот и все, отжил я!», — тем равнодушнее к этому становился Славка Шустов, потому что очень просто и с каждой минутой яснее понимал, что все его силы использованы до конца. Все способности его молодого тела, его хорошей души, зорких глаз, сильных рук, когда-то носивших Дашу до самого шалаша у реки, израсходованы полностью.

Он бы еще мог жить, да нет патронов. «На Шипке все спокойно…» — вдруг выплыло в памяти.

Он хотел жить, носить Дашу, чтобы она смеялась ему в плечо, чтобы гроза его вымочила и костер высушил, чтобы мяч летал над волейбольной сеткой и гасить этот мяч без продыха, чтобы книгу прочитать в один присест и в подмосковную «электричку» вскочить на полном ходу. Но это уже от него не зависело.

Тупой удар — совсем нестрашный! — и перед глазами поплыли оранжевые пятна, точно в ярких рыжих камзолах сербские девочки прошли мимо него и растаяли.

А выстрелы на летном поле становились всё реже. И немцы, видимо, не собирались больше воевать. Огонь становился красным и фыркал снопами, когда добирался до очередного бака.

— Где Шустов?

— Несут его…

Но Славку не несли — Душан подвез его на мотоцикле. Потерявшего способность передвигаться Крафта притащили на плечах.

Сидя на камне перед майором Котелковым, раненный в ногу Крафт попросил разрешения ополоснуться холодной водой. Он причесал мокрые волосы на пробор, но на это ушли все его силы: он не смог сидеть в каретке мотоцикла — его положили плашмя, на коврик.

В пути Шустов очнулся и не понял, что за машина. А это югославы подбросили свою легковую. Душан — за рулем. Позади, над Крафтом, бодрствуют автоматчики. Один положил забинтованную ладонь на плечо немца. Так они ехали, как друзья-товарищи. Мелькали золотые дубы за окном…

— Дай прикурить, — одеревенело сказал Славка.

Душан пошарил — тем привычным, очень мирным движением ищущих спичку рук — во всех карманах. И это движение показалось Славке смешным.

— От мотоцикла прикури, — сказал он, обнаруживая полное непонимание происходящего.

И всю дорогу он стонал… то в памяти, то в забытьи.

Душан только шевелил распухшими губами и косился изредка своим обветренным лицом на русского офицера, укутанного с головой в домотканое сербское одеяло. Этот бело-синий куль, не похожий ни на что, упрямо качался.

— О-о-о!..

— Хорошо хоть дорога сухая, — уговаривал его Душан, зная, что нечем помочь, и еще более замедляя движение.

— Хорошо, что ты едешь. Я тебя полковнику представлю… Будь же ты проклят! Тише! О-о-о!.. — стонал Славка.

— Да что ж я могу, друг! — оправдывался Душан и сам тотчас чертыхался на новом бугорке: — О, черт! Я же считаюсь с тобой, милый…

— Чижика взяли? — сквозь зубы спросил Славка.

Нисколько не задумываясь над незнакомым словом, Душан сразу понял, что речь идет о Крафте, и ответил:

— С нами, друг… О, ччерт!

Душан держал руку на Славкином лбу. Его серо-седая голова покачивалась, как казалось Славке, прямо над ним, и, странная вещь, был он похож на Дашу. Сквозь боль, жар и бред Славка все смотрел на серое, усталое лицо югослава, на седые пряди волос, крючковатый подбородок, а временами мерещилось Дашино курносое, розовое личико. Непохожие, а как брат с сестрой. В гудящей, шершавой голове все тянулась, лепилась и не могла связаться какая-то очень важная, просто необходимая мысль.

Душан, чувствуя, что Славкино беспокойство вызвано не только болью, понял его по-своему.

— Друже Шустов, — сказал он, — не волнуйся ты. Немец в машине. Лежит лицом вниз. Ему страшно.

Немец… Крафт… Вот оно! Сходство! Немец выдумал, что люди похожи черепными коробками и надбровными дугами. Глупости какие, жалкие глупости… Не лицами, а душами, человечностью, как Даша и Душан. Пережившие одно, передумавшие одинаково в Старобельске и под Белградом, воевавшие… Надо полковнику рассказать и Мише тоже… Душан, Даша, душа…

Из госпиталя просили срочно позвонить.

Когда Ватагин вернулся от генерала и ему сказали об этом, он не стал дозваниваться. Это о Шустове. Значит, делают ампутацию. Он выбежал во двор.

— Выкатывать? — обгоняя, спросил дежурный адъютант.

Это был Буланов, он все понял с первого взгляда.

— Пешком добегу.

Госпиталь в двух кварталах. Падал первый снег. И такой крупный, что даже часового залепило, он не успевал отряхиваться. Встречная легковая машина с забитыми стеклами остановилась.

— А мы к вам, — сказали в открывшуюся дверку.

— Я сейчас буду… Проведите его ко мне. Это привезли Крафта на первый допрос.

В приемном покое никто ничего не мог рассказать. Дежурный врач недавно принял смену. Сестры отсылали одна к другой. Хирург просил подождать: он еще не вышел из операционной. Ватагин постоял во дворе под снегом, закурил. Живой ли?…

Он помнил, как три часа назад, нагнувшись низко к лицу Славки, он сказал: «Ничего, полежишь, война не кончилась», и Славка ответил: «Всё… до лампочки. Вот только жаль, небритый». Врачи насчитали пять ранений, одно серьезное: в область почки. Извлекли из раны зажигалку, которая находилась в кармане и, приняв на себя удар осколка, глубоко вдавилась между ребер. Славка лежал в одиночной палате. Ватагина поразили коричневые ямины на его небритых, впалых мальчишеских щеках. Он лежал на животе, его трясло залпами мелкой дрожи. Казалось, он еще в пылу боя, в руках автомат, и он выпускает сразу полдиска… Залепленный снегом, полковник шагал по двору, курил. Мысль о том, что Славки, может быть, уже нет в живых, казалась нелепой. Вдруг вспомнилось, что в этом же госпитале находится на излечении Даша Лучинина. Вот как встретились…