Густав Эмар - Маисовый колос

— Но что собственно такое случилось? Что заставляет вас опасаться уже теперь? — спросил дон Мигель, уверившись, наконец, что старик говорит серьезно.

— Разве ты не читаешь наших газет? Разве не видишь, что они сплошь наполнены страшными угрозами против всех недовольных правительством?

— То есть против унитариев, хотите вы сказать? Да вам-то какое до этого дело? Ведь вы не унитарий и, насколько я знаю, никогда не вмешивались в политику.

— Конечно, нет! Я даже во сне никогда не принимал участия в таком опасном деле! — энергично подтвердил сеньор Кандидо. — Но угрозы относятся не к одним унитариям, а ко всему миру, мой друг. Главное, я боюсь ошибок, вроде той, о которой сейчас сказал.

— Пустяки, сеньор.

— Как пустяки! Разве ты не замечаешь тех мрачных людей с кровожадными глазами, выползших в последнее время Бог весть из каких нор, в которых они раньше прятались... а может быть, и прямо из ада. Они теперь везде шныряют: по улицам, площадям, по кофейням, толпятся на папертях святых храмов, — словом, повсюду. У них за поясами еще такие громадные кинжалы с ручками в виде прописной буквы А. Неужели ты не заметил этих людей?

— А разве вы, уважаемый сеньор Кандидо, не знаете, что кинжал всегда был и будет оружием федерации?

— Может быть, но все-таки эти люди — первые предвестники приближающейся разрушительной грозы, которая каждую минуту может разразиться над нашими головами.

— А может быть, все обойдется и без этой грозы, сеньор.

— Нет, не обойдется, дорогой Мигель, я знаю.

— Знаете? — повторил молодой человек, заинтересованный таким оборотом беседы. — Какие же у вас основания?

— О, это секрет, который тяготит мою душу с четырех часов прошедшей ночи! — загадочно прошептал старик.

— Сеньор, если вам не угодно будет говорить яснее и поскорее выгрузить из вашей прекрасной души секрет, ради чего вы, очевидно, и пожаловали ко мне, то я должен буду еще раз напомнить вам, что мне некогда продолжать нашу беседу, потому что мне нужно отправиться с визитом по весьма важному, безотлагательному делу, — категорически объявил дон Мигель, взглянув на часы.

— Нет, ты не отправишься, пока не выслушаешь меня до конца, — также решительно заявил сеньор Кандидо.

— Так говорите же скорее!

— Сейчас, не кипятись!

Сеньор Кандидо встал, выглянул сначала за одну дверь, потом за другую, удостоверился, что никого не спрятано ни в оконных нишах за занавесками, ни под широким диваном, и только после всех этих предосторожностей, подойдя вплотную к своему бывшему ученику, таинственно шепнул ему на ухо:

— Генерал Ла-Мадрид объявил себя врагом Розаса!

Дон Мигель так и привскочил в кресле, лицо его озарилось радостью, но он тотчас же овладел собой и сухо проговорил:

— Глупости, сеньор! Этого быть не может.

— Какие тут глупости! Как не может быть, когда это так же верно, как и то, что мы с тобой сейчас тут беседуем наедине? — возразил старик. — Ведь мы, действительно, наедине, не так ли?

— Да что вы все отклоняетесь в сторону, сеньор! — вскричал дон Мигель, начиная серьезно сердиться. — Говорите же, наконец, прямо! Ведь мы с вами не дети, чтобы играть в прятки!

— Пожалуйста, не сердись, милый Мигель, — с обычной своей кротостью произнес старик, снова подсаживаясь к молодому человеку. — Потерпи немного, и ты все узнаешь. Ты ведь умник у меня, не правда ли?.. Так вот, я хотел тебе сказать, что с тех пор, как я четыре года тому назад вышел в отставку из учителей каллиграфии, я совершенно замкнулся у себя и мирно живу процентами с моего маленького капитала, накопленного в течение долгих лет труда. Хозяйство мое ведет пожилая белая женщина, прекрасно сложенная, приятная на вид, очень хорошая по характеру, чистоплотная, аккуратная, экономная...

— Но, сеньор, что же общего между генералом Ла-Мадридом и вашей домоправительницей?

— Сейчас увидишь. У этой женщины есть сын, который десять лет служит солдатом в Тукумане. Очевидно, у этого сына золотое сердце, потому что он каждый месяц присылает матери часть своего жалования. Ты слушаешь меня, Мигель?

— Слушаю, сеньор.

— Ну так вот, нужно еще сказать тебе, что окно моей спальни выходит на улицу... Ах, да! Я забыл упомянуть, что сын моей экономки в прошлом году сделан курьером. Понял?

— Так. Ну?

— Так вот: из моей спальни выходит на улицу не только окно, но и дверь, а комната экономки находится рядом и имеет окно с решеткой, выходящее тоже на улицу. В последнее время, когда Буэнос-Айрес живет под страхом, трепеща за завтрашний день, я сплю очень плохо. Какой уж тут сон, когда постоянно дрожишь в ожидании катастрофы!.. Вечером я хожу играть в карты к старым друзьям, людям честным и благонамеренным, которые никогда не говорят ни слова о политике и даже не касаются настоящих страшных, мрачных и чреватых невзгодами времен. Сегодня, я уже не пойду к ним, а останусь дома...

— Господи! Ну, что опять общего между вашей игрой в карты и генералом...

— Сейчас узнаешь, мой милый птенчик.

— Очень уж длинно это ваше «сейчас», сеньор Кандидо!

— А у тебя оно чересчур коротко... Так вот я хотел сказать...

— Опять о чем-нибудь постороннем?

— Нет, о том деле...

— О генерале Ла-Мадриде?

— Ну, да, конечно.

— Слава тебе, Господи!.. Продолжайте, пожалуйста.

— Так вот, видишь ли, прошедшей ночью, в четыре часа, я вдруг услыхал, как около моего дома остановилась лошадь и с нее спрыгнул человек, бряцавший оружием и шпорами, следовательно, военный; я человек смирный и страшно боюсь людей, занимающихся кровавым ремеслом. Появление военного, да еще в такую пору, когда вокруг так темно и жутко, навело на меня такой ужас, что я дрожал как лист, потрясаемый бурей, и весь покрылся холодным потом... Ведь это очень понятно, не правда ли?

— Продолжайте, сеньор!

— Продолжаю... Кое-как собравшись с силами, я встал, осторожно открыл окно и выглянул на улицу. Ночь была очень темная, но, тем не менее, я разглядел военного, стоявшего у отворенного окна Николассы (ты знаешь, так зовут мою экономку) по ту сторону моей двери, выходящей на улицу, и о чем-то шепотом переговаривавшегося с ней. Немного спустя, Николасса отодвинула в сторону решетку, и военный вскочил в окно. В голове моей закружился целый вихрь мыслей, одна другой мучительнее. Зубы мои от ужаса выбивали барабанную дробь, и я был близок к обмороку. Я подумал, что предан Николассой, и что меня сейчас схватят и потащат неведомо куда или тут же, на месте, убьют... Сам не знаю, как это я, раздетый и босой, вышел во двор (комнаты моя и та, в которой живет Николасса, не имеют между собой прямого сообщения) и приник к замочной скважине ее двери. И что же ты думаешь, мой мальчик, кого я увидал у нее?

— Вероятно, того, о ком хотите мне рассказать.