Николай Наумов - Приключения 1976

— Это ему не удастся, — сказал Отто.

— Посмотрим, посмотрим. Рекорда мы не увидим, разумеется, но человек, чтобы не умереть, способен на многое, иногда на невозможное…

— Значит, он будет знать?

— Конечно! Мы объявим ему, что отпускаем на свободу, и если он сумеет уйти от вашей пули — его счастье. Если же вы упустите его, то генерал Штейнбергер, думаю, вряд ли отзовется об этом лестно…

— Где будет моя позиция?

— Там же, где мой наблюдательный пункт, и вы будете отлично видеть цель с площадки у входа.

— Понятно, — кивнул Отто.

— Однако, — продолжал оберст, — стрелять вы должны только один раз и не ранее, чем он преодолеет девять десятых расстояния до русских окопов. Теперь объясните наши условия пленному, — сказал оберст. — Может быть, он откажется. Вы, я слышал, неплохо говорите по-русски.

— А я по-немецки, — вдруг сказал пленный, и все вздрогнули. Голос русского был низкий, раскатистый и хриплый. — Я все понял, я согласен.

Отто осмотрел винтовку, проверил дважды и в третий раз, легко ли открывается и закрывается затвор, старательно протер замшевым лоскутом стекла прицела, с минуту разглядывал через него поле, по которому предстояло бежать пленному. Он ясно представлял, что произойдет. У окопов противника, по прямой от блиндажа линии, Отто заметил розоватый камень, а дальше — сломанный куст, и определил расстояние до них по возможности точнее. Пленный побежит, конечно, кратчайшим путем, то есть на камень и куст, и пристрелить его в любой из этих двух точек не составит труда. Если же вильнет в сторону, проблема будет решена незначительными поправками в прицеливании.

Отто посмотрел на пленного. Тот казался совершенно спокойным, однако неотрывный и горящий взгляд, обращенный к русским позициям, выдавал его. Взгляд был именно горящий. Вероятно, русский надеялся выиграть это состязание, иначе его глаза не светились бы так ярко, и Отто презрительно скривил губы. Пленный, наверное, почувствовал это и мельком посмотрел на Отто. Тот ошибся: в серых глазах русского была не надежда — в них полыхали отчаяние, решимость и ненависть.

— Я готов, — резко сказал Отто, отворачиваясь от пленного. Волнение охотника проснулось в нем.

— Шнель, быстро, бегом, шнель! — скороговоркой приказал оберст пленному.

Пленный уцепился руками за край траншеи, земля была твердая, и пальцы его срывались, но он, упершись ногой о противоположную стенку, вскарабкался на бруствер.

— Форвертс, вперед, быстро! — скомандовал оберст.

Но пленный не спешил. Стоя во весь рост, он внимательно осматривал лежащее перед ним заснеженное поле, выбирая путь.

Отто легонько подтолкнул его в спину стволом винтовки:

— Давай, давай.

— Сволочь фашистская! — хрипло выкрикнул пленный и побежал.

Странно было видеть на безлюдном белом поле его черную фигуру. И жуткой была тишина, которую хранили в немецких и русских окопах и которую нарушил одинокий хриплый вопль:

— Ребята, бейте… там они… Там. В блиндаже… Бейте!..

Теперь Отто совсем оправился и, укладывая винтовку на бруствер окопа, сказал оберсту:

— Насколько я понимаю русский язык, он призывает открыть по нас огонь. И, уверяю, более мощный, чем винтовочный. Боюсь, господин оберст, что наше пари будет прервано до того, как он пробежит свои четыреста пятьдесят метров.

— Не отвлекайтесь! — мотнул головой оберст, поднимая бинокль.

— Ну, смотрите же… — Отто впился глазом в оптический прицел. Ему был хорошо виден русский. Стекла прибора вплотную приблизили его, словно он вернулся обратно…

Теперь пленный уже не бежал, видно, силы, потраченные на первый рывок, покидали его, и он брел, спотыкаясь, опустив как плети руки, и они висели, словно вывихнутые. Молчали окопы, от которых он удалялся, молчали и там, впереди. Первых призвал к этому приказ, вторых — ожидание.

Всматриваясь в цель, Отто удовлетворенно отметил про себя, что пленный передвигается все медленнее, — прямо на камень, выбранный снайпером для ориентировки.

— Четыреста пятьдесят, — тихо сказал он.

— Стреляйте! — сказал оберст.

Но Отто выстрелить не успел. Пленный метнулся, как пружина, влево, затем вправо и стремглав побежал, кидаясь из стороны в сторону, чтобы не дать Отто прицелиться.

Отто понял, что ошибся, надеясь на легкую победу. Русский сержант оказался хитрее, чем он предполагал.

Отто нервничал, чувствуя, что не может приноровиться к движениям бегущего. В них не было ритма, системы, русский лихорадочно импровизировал, делая то широкий прыжок, то резкий, короткий поворот, и с каждой секундой уменьшал шансы противника. Отто следовало бы дать пристрелочный выстрел, чтобы следующим уже поразить цель, но это не входило в условия пари — он должен был попасть с первого выстрела. Однако на этот-то, единственный выстрел он и не решался.

— Огонь! — крикнул оберст, и этот крик оборвал волнение Отто. Он холодно сказал:

— Наблюдайте, пожалуйста, господин оберст. Я нарушаю договоренность, но продлю удовольствие. Сейчас я перебью ему правую ногу, — и выстрелил, уже зная, что попадет, обязательно попадет.

Пленного шатнуло, как будто его схватили за плечо и вывернули, он припал на колено, упираясь о землю руками.

— Великолепно! — воскликнул адъютант.

Но пленный опять поднялся, сделал несколько припадающих, вялых шагов…

— Я стреляю еще, но не окончательно, — сказал Отто.

Теперь пленный упал. Но, видно, велика была его жажда жизни, потому что, и дважды раненный, он продолжал двигаться ползком.

— Добивайте! — прошипел оберст.

— Теперь можно и не спешить, — отрываясь от винтовки, засмеялся Отто. Он имел право на передышку. Однако это была ошибка.

Из русских окопов одновременно бросили три дымовые шашки. Описав над упавшим стремительные черные дуги, они выплеснули фонтаны плотного дыма.

Отто судорожно припал к винтовке, поспешно выстрелил, уже почти не целясь, наугад, потому что еще различал в дыму зыбкие контуры человеческого тела. Он выстрелил и еще, теперь с досады, лишь бы выстрелить, потому что попасть уже не мог.

И тогда заколотились бешеные пулеметные и автоматные очереди. Стреляли отовсюду, будто стреляли все, кто видел происходящее и ждал развязки. Застонала земля от артиллерийских разрывов. И тишина, и напряжение, копившееся в людях, словно нашли выход и облегчение в хаосе звуков.

Отто видел, как вздымаются взрывы и мельтешит огонь в клубящейся дымовой завесе, тщась разорвать, сбить, развеять ее, и радовался, что это им не удается. Если бы дым рассеялся, пленного — в этом Отто уже не сомневался — там не было бы: он либо сам дополз до окопов, либо его унесли туда свои. И тогда для всех стало бы ясно, что Отто потерпел поражение.