Андрей Ветер - Время крови

В то время я жил в Индии, где работали мои родители, и имел возможность покупать книги на английском языке, о которых в Советском Союзе и мечтать не приходилось. Если на обложке был человек в перьях, то эта книга непременно попадала в мою библиотеку. Большей частью это были дешёвенькие вестерны, не заслуживающие ни малейшего внимания, но на их страницах я нашёл то, чего был лишён Фенимор Купер: я нашёл неприкрытую жёсткость. И эта жёсткость показалась мне правдой.

Из всех купленных тогда вестернов у меня сохранился лишь роман Томаса Бергера «Маленький Большой Человек», всё остальное отправилось в мусорный ящик. А этот потрёпанный томик в мягкой обложке до сих пор стоит у меня на полке. «Маленький Большой Человек» – гениальное произведение; мало что из литературы этого жанра может потягаться с историческим полотном Бергера в живописности, юморе, неожиданности поворотов. «Маленький Большой Человек» послужил мне очередной ступенькой в мир американских индейцев, поднявшись на которую я понял, что обратной дороги для меня нет. Я был загипнотизирован туземным миром, я хотел его ещё и ещё, я жаждал погрузиться в него с головой.

Попав однажды в библиотеку иностранной литературы, я обнаружил там несметное количество книг по интересующей меня теме и едва не задохнулся под обрушившейся на меня лавиной информации. Я обкладывался пачками книг и метался от одной к другой. Мне хотелось проглотить сразу всё, что лежало передо мной, глаза перескакивали со страницы на страницу, шарили по оглавлениям, впивались в многочисленные термины и названия. Я раскрывал сразу несколько книг и терзался своей беспомощностью: не в силах одолеть одновременно несколько текстов, я подолгу просто поглаживал страницы и смотрел на них, пытаясь преодолеть волнение и нетерпение. Так случалось каждый раз, когда я заказывал новую порцию книг. Сначала восторженно любовался ими, борясь с неодолимой жадностью, затем успокаивался и начинал читать.

Мало-помалу накопленные знания стали требовать выхода. Надо было с кем-то поделиться ими. Однако я понимал, что индейская тематика мало кого привлекает. Несколько раз я выступал с докладами в институте, затем на работе, но всё это было как-то бестолково, неуклюже, бесполезно. А информация напирала, давила нестерпимо.

И я решил написать книгу. Почти сразу пришло название – «В поисках своего дома». Это были мои поиски, хотя действие разворачивалось на Диком Западе, – поиски самого себя на безбрежном просторе жизни. К тому времени во мне не осталось и следа мальчишеской романтики; я прекрасно понимал, что в какие тона ни окрашена война колонизаторов против аборигенов, где бы такая война ни шла – в Америке, в Африке, в Азии, – когда две культуры сходятся с оружием в руках, они не остановят своего натиска до тех пор, пока одна их них не опустится на колени, истекая кровью. Я симпатизировал индейцам, но я не мог закрывать глаза на их безграничную жестокость. Отрезанные у покойников пальцы и головы – это детские шалости по сравнению с тем, что индейцы делали с живыми пленниками…

Я чувствовал, что меня начало разрывать изнутри. Мне хотелось рассказать правдивую историю покорения Дальнего Запада, но не хотелось и пугать читателя зверствами туземцев. Вдобавок к этому меня распирало желание сообщить обо всех наиболее важных исторических событиях в период 1860–1890 годов. Хотя я сомневался, удастся ли мне увязать все эти события в одну цепочку… Трудностей было много, но я справился. Книга получилась.

Однако поступавшая информация была нескончаема. Факты цеплялись друг за друга, увлекали в новые дали, открывали неожиданные ракурсы, порождая желание узнавать больше и больше. Я написал ещё две книги – «Тропа» и «Хребет Мира», а успокоение так и не пришло. Наваливались новые замыслы, нащупывались новые темы.

Есть такая древняя формула: чем больше мы узнаём, тем больше неузнанного открывается нам. Чем больше становится объём наших знаний, тем больше становится поверхность сосуда, где хранятся наши знания (как надувающийся шар), а потому увеличивается и поверхность его соприкосновения с неведомым. Так уж устроен человек… Познание ставит перед нами новые вопросы. Череда этих вопросов не знает конца. Познание уводит нас вглубь и уносит вдаль.

Возникавшие вопросы привели меня через традиционную культуру индейцев к Традиции вообще. Передо мной постепенно прорисовались контуры традиционной культуры Руси, затем понемногу я обнаружил просторы Традиции Севера и Сибири. Мир оказался необъятным и многогранным…

Многогранность – не то слово. Мир открылся мне во всей его бесконечности и вместе с тем во всей его невероятной одинаковости и узнаваемости. Форм много, но суть Традиции одна. Красок жизни много, но формула жизни одна. Жизнь – это Бог, а не идолы и не иконы. Любовь одинакова у всех, жестокость тоже.

Соприкоснувшись с историей и культурой Севера, я невольно ужаснулся: Америка сумела каким-то необъяснимым способом создать из своей недолгой истории миф, придав ему облик красочного вестерна. Американский Дикий Запад, с его «национальными героями» вроде Буффало Билла и генерала Кастера, превратился в нечто культовое, хотя история покорения Запада, история так называемых индейских войн занимает каких-нибудь тридцать лет, не больше. А где же культ героев Севера? Культ героев Сибири? Советский кинематограф сумел сотворить однажды миф о социалистической революции, возникли почти мифологические Чапаев и Щорс, появились «Красные дьяволята» и «Неуловимые мстители». Дети играли в этих неукротимых героев Гражданской войны, но никто не играл в Ермака, никто не играл в Атласова, никто не играл в чукотских и нанайских охотников. Чеховские мальчики были увлечены Ястребиным Когтем и намеревались удрать в Америку, у них и в мыслях не было отправиться в эвенкийские стойбища, потому что ни Эвенки, ни Чукчи, ни Ханты никогда не воспевались в русской литературе.

Я пишу их с большой буквы, потому что всё это – имена собственные. Однако все эти племена и народы давно фактически лишены своих имён. Названия улиц и гор в русском языке пишутся с заглавной буквы, но не народы. Народ превращён в безликую серую массу. А кому придёт в голову воспевать безликую массу?

Мы обязаны вернуть всем этим людям их громкие имена. Имена родовых групп, имена племён, имена наций. С именами вернётся живая история, пробудится интерес к Традиции.

Я написал повесть «Лето большой грозы», затем родился «Из рода Оленей». О ком бы я ни рассказывал – будь то Якуты или Ханты, – всюду главными действующими лицами становились люди, наделённые шаманским даром. Это не случайно. Именно они имеют силу привлечь внимание к своему народу. Не ударами в бубен, а своими деяниями.