Александр Мартынов - Работа на лето

Олег бросил окурок под ногу, раздавил его. Закурил снова. Генка слушал, смотрел, как над водой толчётся мошкара.

— Я в себя вечером пришёл. На мне Димка лежал, поперёк, а я сам на одного первоклашку упал, я даже не помню, как его звали. Ему прямо в голову попали, меня всего с обеих сторон забрызгало… А задело только в левую ногу, в бедро, навылет. Кроссовки эти гады с меня сняли, они вообще всё со всех поснимали, что чистое осталось. Дикари, не как немцы, раздеваться не заставили… Я вылез… Мухи кругом, просто занавесом вьются, в рот лезут, в глаза… Знаешь, что интересно — мне ни больно, ни страшно не было… Я сразу в школу пошёл. Ну и в пятом классе… Там все лежали, девчонки, учительницы… где-то десяток Они их изнасиловали, а потом каждой между ног вбили заточенную ножку от стола. Нинка тоже там была. Мёртвая, конечно… Я назад. Начал ребят ворочать, гляжу — а двое ещё живы. Федька Панкратьев, ему тогда девять лет было, и Лёшка Кравцов, старший брат Тониды, он в параллельном учился. Федька просто сознание потерял, когда его с ног сшибли, ну и тоже перепачкало его всего. А Лёшка в живот пулю получил… Ну, мы его поволокли коекак, дождались, когда стемнеет… Если бы мы домой пошли, нам бы точно кранты. Да как надоумил кто-то — начали на базу пробираться, к вертолётчикам. Чудо, что добрались. По дороге видели, как наших, русских, человек десять, к железной ограде цепями приковали, облили бензином и подожгли, а сами вокруг молились… Это как в аду было. А на базе наших — полно… И прямо чудо — мать с Денисом там, и Кравцовы, и Панкратьевы… Их дядя Женя, отец Лёшки и Тоньки, спас. Он на КаМАЗе прямо к дому подскочил, все в кузов из окон послезали, и он прямо через толпу… А мой отец так где-то и пропал… Я вот сейчас когда этих гадов вижу, я каждый раз думаю — может, вот этот нас расстреливал. Или Нинку… он. А сейчас тут угнездился, от наших милостей питается и хочет, чтобы я к нему, как к человеку… Я понимаю, что это фигня. Те почти все сами погибли во время войны… Ну а вдруг? Меня аж трясёт… Раньше, когда пацаном был, вообще спать не мог. Не от страха, мне всё снилось — я их всех нахожу и разными способами… да чтоб подольше помучились… Сдуру в области в церковь пошёл, мне тогда лет шестнадцать было… Священнику говорю — так и так… А мне этот хряк в рясе — молись, сын мой, и прощай врагам нашим… Я ему в глаза харкнул и ушёл… — Олег засмеялся нехорошим смехом. — Зато во вторую чеченскую я оторвался, меня призвали как раз, я и говорю: давайте меня в Чечню, там толькотолько война началась. Духи — они везде духи. Мы с Лёшкой вместе в спецназ ВДВ пробились. Ну, мы им дали… Где проходили — никого не оставалось. Офицеры — во такие мужики были, спецом ребят вроде меня подбирали, и казаков ещё. Там я и за Нинку, и за отца, и за ребят из школы, и за учителей наших… И веришь? После армии мне эти сны сниться перестали. Наши успокоились, значит, что я за них отомстил… Я тогда и в язычеството пошёл.

— Я заметил, что ребята язычники, — Генка обнял руками высоко поднятое колено. — Ну, в смысле, они каждое утро клятву дают…

— Ребята в основном просто играют пока, — задумчиво сказал Резко. — В их возрасте… извини, — он хлопнул Генку по плечу, то засмеялся, — о вере мало думают. А вообще у нас тут оплот возрождённого язычества, это верно… Ты самто в Христа веришь?

— Я, как ты сказал, особо над этим не задумывался, — подытожил Генка, вставая. — А где Скачокто, чего на тренировках не был?

— Дела, — коротко ответил Олег. — Ладно, мне ещё на консервный, а ты работай…

… Вот уже шесть — седьмой — дней Генка обучал ребят из отряда стрельбе. Обязательными были два часа занятий по утрам, но Генка охотно занимался «факультативно», как сейчас. Он готовил снайперов из Никитки Свержина и сестёр Марьиных — Нади и Саши, серьёзных и очень похожих погодок, Мэри I и Мэри II.

В селе ему нравилось. Просто нравилось — и всё тут. Свободного времени оставалось немало, Генка читал книжки из библиотеки, иногда смотрел телик, много гулял пешком и верхом по окрестностям. Его знали уже все жители, он побывал из интереса везде, где можно было побывать. Удивительно было, как много в ОзеркахНикольских чудесных и странных вещей — от так и оставшейся непонятной системы местной связи — до самих людей. Они умели искренне веселиться, не напиваясь, пели старые песни, которых Генка не знал (они вызывали печальное и светлое чувство) и выезжали "в город" на модифицированных 11х и 12х, не дававших дыма и переоборудованных странными двигателями. А чего стоили мастерские, где тричетыре человека управляли в небольших цехах многофункциональными автоматами? Или Дом Культуры, где Генка с изумлением увидел стереэкран и оборудование настолько высокого класса, что даже не верится? Или школа, в которой проводили большую часть свободного времени все ребята и девчонки — там работали больше двадцати кружков и секций, за которые не просто не надо было платить — выбирай, что по душе, и пользуйся любым оборудованием… Или просто то, как люди работали — весело и без напряжения, но с полной отдачей и упорно… Или то, что многие носили одежду старого покроя, с вышивками — никого это не удивляло и не смешило… Или — что занимались самообразованием…

Государства тут не замечали. Центральную власть не уважали. Россию любили не на словах и не к датам, а просто — как любят родителей.

Генка немного стеснялся этих людей. Даже тех, кого обучал…

… Он вернулся домой около девяти вечера. Ещё было совсем светло, жарко, на столе ждал ужин — и около стола сидела НадькаЛюбэ. Обычно она не задерживалась, и Генку это немного обижало. Он, кстати, отметил, что девчонки, состоящие в отряде, с парнями общаются только "по делу" — и после пары попыток наладить контакт с Надеждой оставил это дело. Так что её присутствие слегка удивило мальчишку.

— О, привет, — сказал он, разуваясь. — Ты чего тут?

— Ген, — она встала, оперлась на подоконник, — сегодня танцы…

Пойдём?

— А?! — раздевавшийся в спальне Генка высунул оттуда голову.

На танцы?!

— Ну да… — она кивнула. — А то ты сидишь, никуда не ходишь…

— Так, — Генка влез в шорты и вышел наружу. — И кто тебе велел обо мне позаботиться на этот раз?

— Никто… — Любэ пожала плечами, подняла глаза, и Генка увидел, какие они обиженные. — Так пойдешь?

— Извини, — Генка поморщился. — Я… конечно, я только душ приму. И поем.

— Я подожду, — она повеселела. — И с тобой поем, ты не против?

— Без вопросов, — Генка нырнул в душ…

… Летний вечер оставался мягким и тёплым. Повсюду слышались приглушённые голоса, смех — люди собирались на танцы, шли парами и компаниями о всех концов села. Около Дома Культуры вовсю надрывались выносные колонки: