Иван Новожилов - Королевский гамбит

— Демьян! А что такое унитарная? Мудрено больно. Растолкуй.

Разведчик отыскал глазами автора этого каверзного вопроса, почесал затылок и умолк. Что делать? Не ответить — потерять престиж, уронить марку. Соврать? — Есть вещи, где вымысел — преступление. Смуглое, подвижное лицо Демьяна с бойким завитком густых черных волос на лбу, приняло выражение озабоченности. Помешкав, он собрался с духом и уверенно пояснил:

— Ты, Нишкомаев, политикой интересуешься, а простых вещей в толк взять не можешь. Надо каждое слово на слух проверять! Унитарная. Слышь, как звучит? Слышь? У-нитаз! Чуешь? Вот и смекай, какая это для трудового народа республика. Унитазная, понял? Богатеи жиреют, бедняки тощают. И потом ты, Вакула, не тревожь меня вопросами, не отвлекай! Один на один все неясности уладим. Итак, к чему я вам, братцы, рассказываю о Гватемале? К тому, чтобы сообщить, что Полянский родился не там, а в Забайкалье, местности, которую на карте самого мелкого масштаба и каской солдатской не закрыть. Вы, конечно, знаете где? Это на Байкале, справа от второго маяка, чуть левее соснового леса, возле речки Крутеи…

— Ближе к делу! — выкрикнул кто-то из задних рядов. — И чуток погромче!

— Эх, люди! Всякая побаска хороша с прикраской… Ладно, раз просите, я согласен! — Демьян махнул рукой. — Значит, в Забайкалье, по тем самым координатам, что я указал, жил наш Коля. На охоту ходил, омулей ловил, сено косил, хлеб убирал и так далее… А у Николаева отца, к вашему сведению, не то, что у сына, — цепкий хозяйский глаз: клок сена не пропустит на дороге. Не верите? Спросите сами у старшего сержанта. Так ведь?

— Ходил и на охоту, и на ловлю омуля, и сено косил… — согласился Николай. Он, как и другие, с интересом слушал рассказ.

— Видите? — обрадовался Демьян. — Коля подтверждает, что не в Гватемале родился! У меня в любом деле истина впереди. Я, братцы…

— Люблю трепаться! Ведь брехать — не штыком махать, — закончил кто-то.

— Не баловал отец сына, — поспешил продолжить Демьян, — приучал сызмальства к труду. Дом у Полянских, что энпэ у артиллеристов резерва главного командования — настоящая крепость из лиственницы. Неподалеку ручеек по камушкам прыгает, эта самая Крутея. Взамен моста через нее две жердочки перекинуты. На том берегу лужок зеленеет. Трава сочная, свежая. В тот год у Полянских в хозяйстве прибавка произошла: корова отелилась. Отпоили телка молоком положенный срок, отец и говорит: “Кажись, хватит скоту молоко стравлять, на природный рацион переводить надо. Перенеси-ка, Никола, телка на тот берег, пусти в лужок”. Бате перечить не станешь. Взял сын бычка на руки, приподнял — и на ту сторону, по жердочкам, топ, топ, топ… Неделя проходит, парень бычка, как дитятю, туда и обратно доставляет. Вторая неделя воскресенье показала- то же самое. Третья…

— Но-но, — запротестовали слушатели. — Сбавь, Демьян: много!

— Выверено! Дни там, братцы, проходят, что у нас в обороне. Три раза откушал, переспал и сутки как корова языком слизнула. Живет Коля не тужит. Все идет хорошо. Да стал он вдруг подмечать, что с переправой нелады — прогибаются жерди до самого потока, аж подошвы струей смачивает. “С чего бы сталось такое, думает, никак дерево пожижело от старости? Как бы не треснуло посередке, прах его возьми! Надо покрепче, однако, переправу навести”. От слов до дела минута не пролетела. Но видит Коля, что и новый настил в дугу превращается. Ломает он голову над неразрешимостью вопроса… Недель этак с десять прошло — ей-ей не брешу! — выглянул Колинотец на зады по надобности, смотрит — мать честная! — какой-то детина, не то сдуру, не то со злым умыслом, быка на себе через Крутею тянет. Мост под ним прогибается, а он хоть бы хны! Скотина, видать, тоже привыкла к подобному обхождению, не брыкается, не ревет. Замечает старик, парень вроде знакомый. И скотину признал. Затряслась под папашей земля, как при артподготовке, ноги подкосились. Пал он на траву. “Бросай, кричит, животную с плеч, такой-сякой! Напужаешь, пропадет скотина! Сам грызь заработать можешь!” А старший сержант, братцы, и ухом не ведет. Перетащил быка в лужок, вернулся к родителю и говорит: “Незачем, батя, кровь волновать. Мы теперь к бычку привыкшие. Надо было, батя, прежде глядеть, в какое дело сына втравляете…”

Конец истории утонул в дружном хохоте.

— Вот, черт!

— Ну и ну!

— Складно у тебя, Дема, выходит, — широко улыбаясь, заметил Николай и дружески хлопнул Федотова по шее ладонью так, что тот присел. — Но есть и неточности. Не бычок то был, а телушка…

— Только-то? — с деланным изумлением, под новый раскат смеха осведомился Демьян.

— В старших сержантах я тогда еще тоже не значился.

— Винюсь! Это промашка. Тут уж ничего не попишешь… — Демьян вдруг потянулся и сладко зевнул, показывая, что устал и не прочь отдохнуть после пережитых треволнений. На самом же деле он желал, чтобы его попросили продолжить рассказ. Ход был рассчитан правильно, отовсюду посыпались настойчивые просьбы, а вслед за ними упреки:

— Не тяни!

— А дальше?

Демьян упрямо отнекивался.

— Нашли кого упрашивать! — выкрикнул звонко Нишкомаев. — Ломается! Неужели не знаете? Его хлебом не корми, дай поболтать. Всю ночь проворочается, коли до конца не выговорится. Он еще нас упрашивать должен, чтобы не расходились…

— Ой ли?

— Что, нет? Расходитесь, ребята!

Все зашевелились. Кое-кто встал.

— Но, но… — Демьян поднял руку. — Сидите. И пошутить нельзя. Не понимаете вы душевных тонкостей человека. Разведчики должны характер каждого встречного по голосу определять. Ну, будь по-вашему, слушайте дальше!..

Поведав о мытарствах группы за линией фронта, Демьян попросил обрисовать подробнее неудачный бой под Ключами.

А было под Ключами, как рассказал вернувшимся разведчикам старшина Луценко, вот что.

На вторые сутки после ухода группы Киреева в поиск погода разгулялась. Ночью звезды бисером высыпали на темный небосклон. Подул ветерок и угнал остатки облаков к востоку. Солнце выглянуло рано. По лощине, где проходила нейтральная полоса, расползался молочный туман. Густея, он поднимался все выше и выше, плотной пеленой окутывая траншеи, ослепляя наблюдателей. Часов около семи в небе показались “Юнкерсы”. Шли они на большой высоте и поэтому не вызывали у командования особой тревоги. Но, зайдя со стороны солнца, головная машина вдруг качнула плоскостями и, клюнув носом, нырнула в пике. За ней дружно ринулись к земле и остальные самолеты. Нудно завыли сирены. Бомбы с противным воем посыпались на передний край дивизии, на лесок, что простирался перед станцией.

Пехота сразу же “ушла в землю”: скрылась в траншеях и замерла в ожидании конца бомбежки. Артиллерии и тяжелым минометам было труднее. Бомбы так и кромсали огневые позиции. Одна из крупных фугасок разорвалась неподалеку от гаубичного артиллерийского полка. Столб земли, дыма и пламени взметнулся к небу. Лошади обезумели. Обрывая уздечки, они с диким ржанием и храпом устремились на огневые, под защиту людей. Енисей, статный, поджарый жеребец, наметом влетел прямо на артиллерийский НП. Командир первого дивизиона майор Сарычев, заметив своего скакуна, выбежал из подбрустверного блиндажа. Тонко, тревожно заржал Енисей, заметив хозяина, запрял ушами и потянулся было к нему, но слепящий оскал разрыва вздыбил коня, опрокинул на землю. Крик, совсем не похожий на ржание, острой болью отозвался в сердце майора.