Александр Мартвнов - Последний торпедоносец

1. Денис имеет в виду две героические обороны русского города-крепости Севастополя: против англо-франко-сардинско-турецких войск ((13 сентября 1853 — 27 августа 1855 г. г) и против германско-румынских войск (30 октября 1941 — 4 июля 1942 г. г)

— Почему? — спросил Игорь. Денис вздохнул:

— Потому что писал совсем другой человек. И совсем другое… И про флот, и про Севастополь, и про героизм… Что всё это ерунда, выдумки, чтобы заставить людей кровь проливать. А на самом деле всё это зря. И не нужно совсем… Я тогда стал другие его новые книжки читать. И везде одно и то же. Военные — звери, думать нужно о каких-то "человеческих ценностях", родина у каждого — его двор, защищать свою страну глупо…

— И здесь тоже? — Игорь тронул книгу. Денис кивнул:

— И здесь… Вот я и думаю: кого он обманывал? Всех? Или себя? Наверное, я чего-то не понимаю. Я бы с ним поговорить хотел, просто поговорить — как же так, как можно было сначала писать одно, а потом — вообще противоположное? Как он мог написать, например, что военный флот России не нужен?!

И Игорь понял вдруг, что Денис почти плачет. Осторожно спросил:

— Ты из-за отца? Да?

— Ты не был в Севастополе, — тихо ответил Денис, садясь на краю крыши и обнимая колени. — Ты не видел… Тут похоже, но всё-таки не то. Там каждый камень — как сгусток славы. Это отец так говорит. И это правда. Разве не стоило это защищать? Я бы костьми лёг. Я бы патроны подносил, я бы… я не знаю, я не знаю, я бы всё отдал! А мы просто ушли. Такая сила была! Ты не видел, ты представить себе не можешь, а я-то помню! Как побитые щенки. И это — предательство. Других слов тут не придумано. И писать об армии, что это место для негодяев и преступников — предательство. И всё тут. А он пишет. А как он о казаках упоминает — с отвращением почти… А как радуется, когда "военных преступников" «кара» настигает… Вот хотя бы здесь, в этой книжке…

— Насчёт войны он, может, и прав… — решился вмешаться Игорь. — Разве наши ничего не делали… такого?

— Смысл такой, Игорек, — тихо сказал Денис, — что на войне все звери. Это правда. Но лучше всё-таки быть в своей стае и защищать своё логово, своих самок и детёнышей. Вот и вся философия. А ещё правда то, что мы первыми войн не начинали почти никогда. На нас лезли и лезли… Или провоцировали, пока не выводили из себя. а потом начинали кричать, какие мы плохие, жестокие и коварные. Гад всегда приписывает свои худшие качества противнику… — он сорвал виноградинку, взял в губы, подержал, плюнул, попав точно в кувшин, стоявший внизу. — Что до "русских зверств"… Отец мне говорил… В начале 90х такой поэт и журналист Прийма брал интервью у Драгослава Бокана, командира сербских четников, "Белых Орлов". Четники — это партизаны… И этот Бокан привёл потрясающие слова сказал, я их почти наизусть помню, — Денис прикрыл глаза и чётко сказал: — "Все это напоминает приблизительно такую ситуацию: как если бы кто-нибудь схватил тебя, о, читатель, связал бы тебя, потом схватил бы твою жену и ребенка и начал бы их насиловать и резать ножом. И вот в один прекрасный момент, когда он уже почти убил их, он вдруг снимает с тебя веревки, цепи и — включает камеру! И что видит тогда сторонний зритель? Он видит тебя, обезумевшего, в пене, как ты набрасываешься на какого-то молодого человека явно с целью убить его… Сторонний наблюдатель не ведает того, что предшествовало этому акту: что этот молодой человек в роли палача убивал твою жену и твоего ребенка.»

Денис свесил ноги и стукнул ими о стенку. Сказал с неожиданной тоской:

— Я иногда сам себя боюсь… И всех нас. Потому что мы можем веселиться, смеяться, дурака валять, когда вокруг — такое творится. Это как-то… — он поморщился. — Неправильно это. Как будто на похоронах пляшем.

Помедлив, Игорь положил руку на плечо Дениса:

— Слушай. Пошли купаться, — предложил он. — Наши похороны, хотим — и пляшем. А на остальное — наплюй… хотя бы временно.

— Нет… не так. Смотри ещё раз — левое предплечье, бросок — удар!

— Понял? Давай ещё.

Игорь послушно повторил движения Сеньки, и тот довольно кивнул:

… Да это ж просто — начальная физика… — Николай перебрал струни гитары, вздохнул:

— Ваши девчонки нас проклянут окончательно, — добавил он. — Мне хорошо, я…

— Импотент, — задумчиво закончил склонившийся над бумагами «Шторма» Денис.

— Сам-то… — неожиданно вяло отозвался грек под общий злорадный смех.

— Давай поспорим, кто больше кончит, — предложил рассеянно Денис, бросая карандаш. Смех стал оглушающим. — Вообще-то можно сходить вот к этому складу, — он черкнул по карте.

Сборище в эллинге проявило интерес. Борька перестал тягать штангу. Лёшка и Генчо опустили боккэны(2), которыми фехтовали. Званко опустил руку с ножом. Сашко поднял голову от схемы двигателя. Игорь и Сенька прервали боксёрский спарринг.

— А что-о… — протянул Сенька. Зубами стал расшнуровывать перчатку. — Мофно и ффотить. Фехо полфифёртофо… — он стряхнул перчатку и добавил: — До восьми обернёмся?

— Боишься, Зойка заноет? — подколол Денис. Игорь подал голос, садясь на скамейку:

— Вообще-то и я хотел бы вернуться. Сил больше нет на ваши рожи глядеть.

1. Стихи В. Третьякова. 2. Тренировочный деревянный меч.

— Если идти — то сейчас, — Денис посмотрел на часы. — Тут шесть километров, обратно в станицу вернёмся и на базу с грузом на мотиках поедем. Я и Сенька. А Зойка подождёт! — прервал он возражения Сеньки. Тот махнул рукой, и Денис едва уклонился от второй перчатки — полетевшей ему точно в лоб.

В полшестого, когда мальчишки выбрались на заброшенную дорогу, солнце всё ещё палило нещадно, день и не думал кончаться. Потом обливались даже закалённые местные. Игорь же вообще умирал и тоскливо надеялся, что в складе — каким бы он ни был — ничего не окажется и не придётся тащить обратно полными рюкзаки, которые и пустыми-то вызывали отвращение, болтаясь за плечами. Он понимал, что это пораженческие мысли, но на таком солнце это понимание не помогало. Мир казался белым — от неба до травы, раскалённым, как будто только что вынутым из горна.