Сергей Наумов - Приключения 1978

Люди в Торчикане не знали, что недавно великий каан Угедей собрал подвластных ему ханов на большой совет — курултай и что на курултае было принято решение завладеть странами Булгара, Алании и Руси, которые находились по соседству со становищами Батухана, не были еще покорены и гордились своей многочисленностью. Для участия в походе был срочно вызван из Китая прославленный полководец Субудай, которого монголы прозвали одним из четырех свирепых псов Чингисхана. Огромное войско двинулось на запад, и вели его высокородные ханы Гуюк, Менгу, Кадан, Кулькан, Монкэ, Байдар, Тангут, Бучек, Шибан, Бури и другие, а всего ханов было четырнадцать. Задрожала земля под ударами миллионов копыт, дикие звери в страхе разбегались от звона оружия и конского ржания, пыль заволакивала небо, как во время черной бури.

Тревожными, угрожающими были слухи о монголах, и Юлиан чувствовал себя воином сторожевой заставы, выдвинутой далеко вперед, к самому неприятельскому лагерю.

Монголы казались Юлиану огромной стаей прожорливой саранчи, которая со зловещим шелестом ползет по зеленому лугу, оставляя позади себя черную, безжизненную землю. Ночами Юлиану снилось, что он убегает прочь, задыхаясь и путаясь ногами в цепкой траве, а зловещий шелест позади все ближе, ближе…

Юлиан просыпался в холодном поту, подолгу лежал в темноте с открытыми глазами, прислушиваясь к вою степного ветра, и ему чудились неясный топот, лязг железа, стоны и свист. Жуткие сновидения повторялись с удручающим постоянством.

Даже невозмутимый Герард забеспокоился, изменяя своему обычному немногословию, стал делиться с Юлианом слухами о монголах, которые удавалось добыть во время скитаний по улицам Торчикана. Оба старших брата сходились на том, что подлинные вести о завоевателях можно найти только у единокровных венгров, проживавших у самого края монгольских владений, и что нужно идти дальше на восток. Однако до весны было еще далеко…

Как-то сразу, с леденящими северными ветрами, нагрянула зима. Степи вокруг Торчикана побелели, только курганы черными могильниками торчали среди снежной равнины. Жутко выли по ночам волки. Злые ветры бились в саманные стены домов, стучали обледеневшими пологами юрт. Колючий снег — пополам с песком — больно сек лицо, бурыми сугробами ложился поперек улицы. Дни тянулись немыслимо медленно, будто окоченели от стужи, как неподвижная отара прижавшихся друг к другу овец. От холода не было спасения: ветер задувал в оконные щели, шевелил солому на полу.

Скоро к мукам холода прибавились муки голода — королевское серебро подошло к концу. Грек Никифор стал ворчливым, сердитым. Заводил скучные разговоры о скудости запасов: «Самому бы только до весны дотянуть, хлеб-то в Торчикане дорог…»

Юлиан отмалчивался, будто не понимал намеков хозяина. Обижаться было бессмысленно. Кто они Никифору — родичи, компаньоны в торговле, старинные друзья? Так нет же, чужие люди… Нужно самим искать пропитание…

Кое-как кормились.

Герард целыми днями сидел, согнувшись, у тусклого оконца, вырезал из дерева ложки. Юлиан ходил с ложками на торговую площадь, приносил взамен немного проса. Младшие братья Иоанн и Яков, закутанные в тряпье, собирали на улицах сухой навоз для очага. За топливо Никифор иногда тоже давал чашку проса или бараньи потроха. Впереди были длинные месяцы зимы. Как жить?

Монахи оголодались до того, что Юлиан решил продать Иоанна и Якова в рабство сарацинским купцам. Герард одобрил это намерение, присовокупив, что жертва младших братьев будет угодна богу, ибо приносится ради святого дела, а страдания Иоанна и Якова в земной жизни обернутся вечным блаженством на небе…

Однако сделка не состоялась, несмотря на все старания Юлиана и весьма недорогую цену, которую он просил за младших братьев. Сарацинские купцы ждали весны, когда снова может разгореться война и рабы станут совсем дешевыми. К тому же Иоанн и Яков совсем ослабли от голода и едва держались на ногах. Они не умели ни пахать землю, ни ухаживать за скотом, а иное не ценилось в Алании. Кому такие нужны? Неудивительно, что покупателей не нашлось.

Тогда по праву старшего Юлиан велел младшим братьям возвращаться обратно в Венгрию. Иоанн и Яков смиренно склонили головы, прошептали бескровными губами: «Да будет на все воля божья…» Постояли у порога, будто надеялись, что Юлиан передумает, оставит хотя бы на один день у желанного очага, в котором весело потрескивал огонь, и, не дождавшись сочувственного слова, тихо вышли, дрожащие и бесплотные, как тени. Больше Юлиан о них ничего не слышал.

Двоим прокормиться было легче, чем четверым, к тому же Герард достиг в своем ремесле немалого искусства и вырезанные им деревянные ложки расходились на торгу бойко. В иные дни монахам даже удавалось отложить кое-что из пищи про запас. Небольшие хлебцы, испеченные в золе, они сушили и складывали в деревянный короб. Если в какой-нибудь день не удавалось добыть пищи, монахи голодали, но хлебцы не трогали. В этих хлебцах заключалась надежда на продолжение пути.

Юлиан и Герард считали дни до весны, когда снова можно будет отправиться в путешествие, вспоминали благодатную венгерскую землю, уютные кельи доминиканского монастыря, вкусную еду в братской трапезной. Какой щедрой была тогда жизнь и каким жалким казалось нынешнее полуголодное существование!

Прислушиваясь к вою ветра за окнами, монахи перебрасывались незначительными словами, а больше молчали, думали каждый о своем.

О чем думал Герард, Юлиан не знал, да и собственные мысли навряд ли смог бы потом припомнить — туманными они были, непонятными. Одно неотступно занимало голову: «Дойти до Великой Венгрии… Только бы дойти…»

Весна в степях проходит скоротечно, с обилием ясных солнечных дней. В середине марта снег почти везде сошел, только в низинах еще белели сугробы, из-под которых струилась мутная вода.

С первым же попутным караваном Юлиан и Герард покинули опостылевший Торчикан.

Караванщики взяли с собой монахов неохотно, смотрели на них презрительно, как на прах земной. Ни товаров у них не было, ни лошадей, ни серебра, чтобы заплатить за место в повозке. Одним не обделены были Юлиан и Герард — смирением, уважительностью, готовностью услужить. Только за это и не прогоняли их прочь караванщики, позволяли идти рядом с телегами, а иногда даже кормили вареной бараниной, если в котле после общей трапезы оставался лишний кусок.

Своей провизии у монахов было совсем мало, всего двадцать два хлебца, таких маленьких, что их можно было бы съесть за пять дней, а путь предстоял долгий. Хорошо хоть воды в степи по весеннему времени оказалось в изобилии.