Михаил Демин - Рыжий дьявол

И вот что выяснилось в результате.

Я столкнулся здесь с любопытным явлением, именуемым „узун-кулах", что означает в переводе „длинное ухо". А попросту говоря, эта метафора является синонимом сплетен… Сплетни, это ясно, существуют повсюду, но в таежном мире они играют особую роль. Они заменяют телеграф. Их творит людская молва — а у нее нет преград. И слухи разносятся тут с поразительной быстротою.

И когда я впервые появился в таштыпском районе, „узун-кулах" отметил это сразу. И по округе пронесся слух о некоем молодом журналисте, с длинным ликом и вислыми губами, который бродит без ружья, собирает местные легенды и сам сочиняет стихи. Стихи о тайге, о Хакассии…

Нет, незнакомец меня ни с кем не спутал. Он быстро понял, кто я таков. Правда, для точности, на всякий случай, он потребовал, чтобы я почитал ему стихи. И именно — о Хакассии! И я с удовольствием согласился. Вот и еще раз меня выручила поэзия. И на этот раз стихи явились как бы моей визитной карточкой, послужили паролем… И когда я окончил декламацию, он сказал, улыбаясь:

— Ладно… А теперь — спать!

И укладываясь возле костра, добавил скороговоркой:

— Я пока прилягу, а ты постереги… Я, брат, уже вторые сутки не сплю.

— Ложись, — сказал я, — спи. Не беспокойся.

— Ну и отлично. Мне вообще-то немного надо: часа три-четыре всего… Но если ты что-нибудь заметишь, услышишь — буди меня сразу, понял — сразу!

Затем он потянулся, зевнул протяжно. И поник, засопел. А я еще долго сидел, озирая таежную чащу и прислушиваясь к шорохам.

И странное дело, приключение это принесло мне чувство удовлетворения. Мне было приятно сознавать, что незнакомец мне верит, спокойно спит; что пресловутый „узун-кулах" создал мне, в сущности, добрую славу, хотя и исказил слегка мой портрет.

Да и кроме того, я сам стал чувствовать себя как-то уверенней, спокойней. Я ведь тоже был теперь не один!

Мы провели с ним вместе трое суток. Спали по очереди, охраняя друг друга, ели из одного котелка, одной ложкой. Потом пути т наши разошлись. Но даже и этого срока вполне хватило бы для того, чтобы обвинить меня в контакте с контрабандистами и Бог знает с кем еще…

Может быть, подумал я, за этим человеком следили? Может, он уж задержан?

Настороженный, терзаемый темными предчувствиями, я вошел в районное отделение милиции. Конвоир сейчас же скрылся, оставив меня под надзором дежурного. А я уселся на лавку и опустил лицо в подставленные ладони.

„Да, — размышлял я, тоскуя, — начинаются неприятности. У меня они всегда идут одна за другой! Утром был нехороший разговор с редактором, а теперь вот — арест… Что же будет дальше?

Появился конвоир, поманил меня пальцем. Мы прошли по пустынному коридору и остановились у крайней двери. На ней висела табличка: „Зам. начальника отделения капитан Соколов". Милиционер постучал деликатно. Отворил дверь и впихнул меня в кабинет.

Здесь было тихо, полутемно; комната освещалась настольной лампой, затененной большим абажуром. За столом сидел человек в расстегнутом мундире. Косой свет лампы обливал его шишковатую лысину, длинный извилистый нос, краешек золотого погона. Он был в очках, и стекла их отсвечивали слепым белым блеском. Увидев меня, он поднялся и сказал, протягивая руки.

— Милости прошу! Присаживайтесь. Вот в это кресло…

Я уселся и какое-то время разглядывал его, напряженно наморщась, катая в зубах папироску. А он продолжал:

— Очень рад увидеться с вами, право же, очень! Мы вас оторвали от стола, лишили ужина… Но не огорчайтесь. Здесь у меня найдется кое-что. Могу предложить превосходный армянский коньячок, ветчинку, копченую спинку хариуса — знаете эту рыбку? Сибирская форель! Европейской худосочной форели с нашей ни в жизни не сравниться. Даже и речи быть не может! За такую спинку, хе-хе, все, как говорится, отдашь — и то будет мало…

Он говорил быстро, напористо. Но слова его звучали как-то дико, походили на бред. И я подумал оторопело: „Какая еще „спинка"? О чем он?.. Это, что же, новый, «хрущевский» стиль ведения допросов?"

Капитан в этот момент умолк, посмотрел на меня пристально. И вдруг засмеялся:

— Я знаю, о чем вы думаете! По лицу вашему вижу. Нет, нет, все не так… От вас мне сейчас ничего не надо! Просто узнал, что в Таштыпе появился журналист, и вот решил пригласить…

— Ничего себе „пригласить", — проворчал я, гася папиросу.

— Ах вот вы о чем. Ну, ну, не обижайтесь. Это все дурак сержант напутал. Перестарался… И я приношу свои извинения. Я, в сущности, чего хотел? Увидеться со свежим человеком, немного выпить, поболтать о литературе. Абакан — это, конечно, не Москва и не Париж, но все же столица области. Культурный, так сказать, центр. У вас там жизнь кипит. А я здесь полностью оторван от мира. Лишен общения… И, знаете, от этого иногда тяжело становится — тоска берет за душу… А от тоски и от скуки есть только одно лекарство!

И он жестом фокусника извлек откуда-то бутылку коньяка. Мы начали пить. Коньяк действительно оказался превосходен. И спинка хариуса тоже была неплоха. И постепенно я отмяк, оттаял, перестал топорщиться. Нелепая ночная эта беседа с тоскующим мусором начала меня даже забавлять.

Он был вполне, как мне показалось, искренен, расспрашивая о книжных новинках, о современных веяниях в литературе… Когда-то он, оказывается, учился в Томском университете, на филологическом факультете. Потом ушел… Но вкуса к литературе не потерял' Особенно его интересовал поэт Константин Симонов, стихи которого он знал неплохо. Разгорячась от коньяка, он процитировал знаменитые симоновские строки: „Жди меня, и я вернусь. Только очень жди". Потом поинтересовался, не встречал ли я его лично?

На всякий случай я соврал, сообщив, что да, встречал, но — редко…

— Завидую, — вздохнул Соколов. — Вы ездите всюду, видите всех! А мне и словом перекинуться не с кем… У нас тут, правда, есть один старичок учитель, бывший профессор московского университете, доктор наук. Его сослали сюда в сорок восьмом году. Человек действительно высокообразованный. Столичная штучка! Но чудак. С февралем. [25] Старая шутка. В феврале, как известно, не хватает одного дня. — Соколов покрутил пальцем возле виска. — Понимаете? Разговориться с ним и раньше-то было не просто, а в последнее время старичок вовсе отключился… Увлекся вдруг фольклором, местными легендами и ни о чем другом не говорит.

— А все-таки о чем же он говорит, к примеру?

— Да чепуху городит! Про огнепоклонников что-то лопочет, про каких-то саламандр…

— Что-о? — встрепенулся я. — Про саламандр? Так это же очень интересно!

— Вы думаете? — пробормотал Соколов с сомнением. — Что же тут интересного?

— Да все, — воскликнул я, — сама эта тема! Кстати, профессор преподает какой предмет?