Михаил Демин - Рыжий дьявол

— Что ж, коли так получилось, обделаем все тихо… Идите, братцы, садитесь — кто куда сможет. Проведем этот вечер, как в Европе! Там у них сроду места не нумеруются. У них все от быстроты зависит. Кто первым успеет, тот и пан!

Так закончился мой очурский дебют. И все-таки мечты мои исполнились. Исполнились, правда, в одном: с этих пор здесь, действительно, имя Михаила Демина запомнили крепко, надолго.

А в доме у меня все шло по-прежнему. Странности продолжались. Алексей точил по ночам ножи, и я, засыпая, частенько слышал скрежет стали, скользящей по оселку.

И наконец я решил поговорить с ним откровенно, по душам.

Мне не надо напрягать память, чтобы подробно, во всех деталях, восстановить события тех дней. Ведь это был, по существу, мой самый первый шаг на поприще частного детектива! Я сказал: „события тех дней"… Но, пожалуй, правильнее было бы сказать — ночей. Когда я думаю об Очурах, то село это все время предстает мне в каком-то странном, ночном освещении…

И когда мы разговорились с Алексеем, опять была ночь. За окном клубилась черная, непроницаемая, густая, как деготь, тьма. Мы с ним не спали, вместе пили чай. И я сказал Алексею:

— Послушай, ты понимаешь, как ты живешь? Ты же так окончательно чокнешься. Все время ждешь чего-то, чего-то боишься и молчишь… Не молчи! Расскажи мне все, и сразу тебе станет легче. И поверь, я тебя не выдам, не подведу; может, даже помогу кое в чем.

Он быстро исподлобья глянул на меня. И спрятал глаза. И какое-то время сидел так, насупившись, собрав морщины на лбу и у рта.

— Ладно, — погодя сказал он. И завозился, прикуривая, нервно ломая спички. — Помочь ты мне вряд ли сможешь… Но — расскажу!

Речь его была сбивчива, путана, неровна. Но я слушал внимательно. И вот что выяснилось в результате.

Прошлой весною, в середине апреля, он ехал на машине — на трехтонном заводском грузовике — по таежной дороге. Был вечер, заря горела, и по сторонам, обволакивая стволы, уже текла, густея, синяя сумеречность. И вот из этой полутьмы выступили вдруг черные людские фигуры. Алексея мгновенно охватил панический страх. Он давно уже знал о том, что в окрестной тайге бродит банда ночных налетчиков. Называют ее „Черная Кошка". С заходом солнца наступает ее час… И теперь Алексей решил, что встретился именно с нею.

Появившиеся из чащи люди сгрудились у дороги. Один из них выбежал навстречу машине и что-то крикнул. И встал, раскинув руки крестом. Он явно хотел остановить Алексея, задержать во что бы то ни стало. Алексей так это и понял, но не затормозил, а наоборот — зажмурился и дал полный газ!

Грузовик взвыл и рванулся и сшиб стоящего на пути человека. Вдогонку понеслись проклятия, вопли. Ударил выстрел. Кто-то погнался за машиной, но вскоре отстал…

В тот вечер Алексей долго — допоздна — кружил по дорогам; ему все мерещилась погоня. Наконец вернулся домой. Но и здесь он тоже не обрел покоя. „Если они заметили номер машины, — думал Алексей, — я пропал. Они все равно до меня доберутся…" Мысли эти, раз возникнув, уже не оставляли его. И так, постепенно, пришла к нему болезнь.

— С тех пор, значит, и точишь ножи?

— Ну да. Надо всегда быть готовыми! Они придут ночью, будут думать, я сплю… А я — вот он. Жду. И ножичек мой — как бритва — во-острый!

— Но ты уверен, что человек этот действительно мертв? Ты же ведь сам говоришь, зажмурился…

— Ну и что? Я все равно знаю… Слышал.

— Что же ты слышал?

Он зябко поежился, как на морозе. И потом сказал:

— Хруст костей… Жуткий, какой-то мокрый хруст.

Сутки спустя мы с Петром Азаровым отправились на нашем газике в городок Алтайск, в районный центр.

Мне надо было побывать там в отделе культуры, которому я как директор клуба был непосредственно подчинен, а также заглянуть в редакцию местной многотиражки. (Я писал стихи и корреспонденции не только для своей областной газеты, но и для этой тоже.)

И была у меня помимо этих задач еще одна — особая.

Я решил зайти в районное отделение милиции и побеседовать там с кем-нибудь об обстоятельствах, связанных с Алексеем. Именно об обстоятельствах! Лично о нем я предпочитал пока не упоминать; меня сейчас интересовало другое: произошло ли в тайге происшествие, подобное тому, о котором он мне рассказал? Было ли это в действительности? Если да, милиция должна была бы знать… Ведь случилось это не в глубинах тайги, не в дальних ее чащобах, а поблизости — в людных, густонаселенных местах!

И вот когда я разыскал алтайскую милицию, оказалось, что войти туда — дело для меня нелегкое…

Я словно бы наткнулся здесь на невидимый барьер.

Барьером этим была моя память, мой старый инстинкт — память лагерника и инстинкт бродяги.

Всю свою прошлую жизнь — всю молодость — я провел в конфликте с властями. Я привык смотреть на милицию с позиции преследуемого и относиться к ней как к врагу. Это чувство враждебной отчужденности укоренилось во мне прочно, вошло в мою кровь и плоть. И вдруг теперь я являюсь туда совершенно свободно, на равных. Прихожу за советом…

„Н-да, многое в моей жизни меняется, — усмехнулся я, топчась у дверей милиции. — Из мира привычных плоскостей я как бы перехожу в новое, другое измерение… Ну что ж. Если уж переходить, так сразу, не колеблясь".

И, растоптав в снегу недокуренную папиросу, я толкнул тяжелую, обитую войлоком дверь.

Начальник оперативного отдела старший лейтенант милиции Анатолий Хижняк был человеком немолодым и, видимо, сильно усталым. Плохо выбритое, костлявое лицо его испещряли морщины, голос звучал тускло, хриповато. Порывшись в бумагах, он сказал:

— Нет, в очурской тайге за последнее время никаких трупов обнаружено не было.

Хижняк поскреб щетину на подбородке. И поднял ко мне покрасневшие, воспаленные глаза.

— В другом селе Белый Яр, действительно, произошло недавно убийство. Но преступление уже раскрыто, убийца задержан. Скоро будет суд… Вот так. А в Очурах, в общем, пока тихо.

— Есть, однако, люди, — проговорил я с сомнением, — которые утверждают, что там орудует какая-то банда.

— Банда там, это верно, была, — подтвердил инспектор, — но мы ее здорово потрепали, и она — по агентурным сведениям — перебазировалась в северные районы. Можете так и написать!

Войдя к нему, я сразу же представился журналистом, предъявил удостоверение внештатного корреспондента, и он теперь думал, будто я собираю материал для своей газеты.

— Да, можете так написать. Ушла после столкновения с нашей оперативной группой.

— Ушла когда?

— С весны прошлого года.

Он промолчал. И вдруг, прищурившись, спросил меня:

— Вы говорите, есть какие-то люди, которые утверждают… Это кто же, а? Уж не Алешка ли Болотов?