Виктор Топоров - Приключения 1990

Эван приложил ладонь ко лбу и неловко начал:

— По-вашему, мы кажемся...

— Ну, конечно, вид у вас самый дикий! — перебила она с неожиданной простотой. — Вам бы помыться и почиститься!

— Вы забыли, что мы очень заняты, — сказал Макиэн, и голос его дрогнул.

— Я бы на вашем месте не погибала в таком виде, — с нечеловеческой честностью сказала она.

Эван снова застыл в молчании, а удивительная девушка еще раз изменилась на глазах: она беспомощно раскинула руки и сказала тихим голосом, который он потом слышал и днем и ночью:

— Разве я могу вас останавливать? То, что вы делаете, так глупо, что это должно быть правильно.

Тернбул глядел на море, но слышал и медленно отвернулся. А девушка тронула руку Макиэна и исчезла в темной аллее.

Эван стоял неподвижно, как древнее изваяние. Тернбул окликнул его раза два, хлопнул по плечу, но он отшатнулся в таком гневе, словно их разделил Божий меч. Нет, он не возненавидел Тернбула — быть может, он только сейчас полюбил его. Но неверующий редактор был теперь хуже, чем враг, — он стал обреченной жертвой или будущим палачом.

— Что с вами? — спросил Тернбул не опуская руки, хотя понял больше, чем думал.

— Джеймс, — сказал Эван, морщась от сильной боли. — Я просил знамения у Бога, и я его получил. Господь знает, как я слаб. Он знает, что я могу забыть лицо Его Матери, оскверненное вашей пощечиной. И вот Он связал меня словом, и мы должны драться.

— Я понимаю вас, — сказал Тернбул, — хотя вы говорите все задом наперед. Мы должны что-то сделать для н е е, когда она столько сделала для нас.

— Я никогда не любил вас так сильно, — сказал Макиэн. — Да, она рискует покоем и честью, добрым именем, достоинством, привычной жизнью, надеясь услышать о том, что мы пробили дыру в небе.

Пока он говорил это, три важных лакея вышли из ворот парка и повели шофера в дом. Самый их вид так не подходил к этой беседе, что оба шотландца, сами того не заметив, кинулись прочь и оказались на самом краю Англии. Эван сказал: «Разрешат ли мне там, на небе, видеть ее хотя бы раз в тысячу лет?», обращаясь к атеисту, словно тот мог ему ответить. Но Тернбул не отвечал, и они помолчали. Когда же редактор заговорил, речь его была о другом.

— Я знаю эти места, — сказал он. — Я знаю, где нам драться. Там, под обрывом, полоса песка, на которой никто нас не увидит.

Макиэн кивнул и тоже подошел к краю обрыва. Рассвет, занявшийся над берегом и морем, был из тех редких и прекрасных рассветов, когда нет ни мглы, ни тумана, и все на свете становится и яснее, и четче. Прозрачными стали цвета, словно предвещая совершенный мир, в котором все будет и безгрешным, и понятным, а сами тела наши уподобятся сверкающему стеклу. Море перед ними казалось мощенным изумрудами, небо ослепляло белизною, у самого горизонта сверкала кайма облаков, такого глубокого и сияющего цвета, словно их отлили из небесного металла, который здесь, на земле, пытаются заменить жалкой подделкой, именуемой золотом.

Тернбул уже спускался вниз и крикнул Макиэну, что на обрыве есть тропинка, а в самом низу — настоящая лестница. Пока наши герои спускались (обрыв был высокий), под ними жила и шелестела листва, все сильнее разгораясь в утренних лучах багрянцем, медью и зеленью. Жизнь кишела со всех сторон, птицы шелестели и пели в клетках ветвей или взлетали вверх, словно цветы, осыпающиеся не вниз, а в небо. Зверьки, неведомые ни горожанину, ни уроженцу гор, шныряли под ногами. Оба шотландца — каждый по-своему — слышали 103-й псалом: Макиэн ощущал своей душой силу и милость Отца, Тернбул — ту безымянную мощь, ту vis naturalis [1] Естественную силу (лат.). , о которой сказал Лукреций. Так спускались они по лестнице жизни, чтобы умереть.

Наконец они остановились на зыбком полумесяце песка и воткнули шпаги в неверную почву. Тернбул быстро оглядел берег, и перед ним мелькнуло детство, но сказал он:

— Да, здесь никто не бывает.

Оба выдернули шпаги из мокрого песка и прошли туда, где песок этот с трех сторон окружали белые утесы, а с четвертой окаймляла зеленая стена моря.

— Я бывал тут в детстве, с тетей, — сказал Тернбул. — Смешно, если тут я и умру. Можно, я выкурю трубку?

— Конечно, — отвечал Эван странным, сдавленным голосом и зашагал по мокрому, мерцающему песку.

Минут через десять он вернулся, бледный от снедающих его чувств. Тернбул весело выбил трубку и с обезьяньей ловкостью вскочил на ноги.

Прежде чем отсалютовать шпагой, Макиэн, который, как все мистики, был чуть-чуть ближе к природе, оглядел арену их героической глупости. Кишащий жизнью склон сверкал в лучах солнца, и каждая птица, взлетавшая в небо, светилась белым, как звезда или как голубь Духа Святого. Макиэн чувствовал, что мог бы написать книгу о каждой из этих птиц. Он знал, что и за два столетия не устал бы от общения с кроликом. Дворец, в который он попал, был так преисполнен жизни, что даже ковры его и обои кишели живыми существами. Наконец он очнулся и вспомнил, зачем сюда пришел. Противники подняли шпаги, салютуя друг другу, и в этот самый миг Эван увидел, что Тернбул стоит по щиколотку в соленой воде.

— Что такое? — спросил отважный редактор, научившийся замечать любое движение длинного, странного лица.

Макиэн снова посмотрел вниз, на серебристую воду, потом обернулся и увидел пену, взлетающую к небесам.

— Море отрезало нас от берега, — сказал он.

— Да, я знаю, — сказал Тернбул. — Что будем делать?

Эван бросил шпагу и, как обычно в таких случаях, охватил руками голову.

— Я знаю, ч т о это значит, — сказал он наконец. — Это очень честно. Господь не хочет, чтобы убивший остался живым.

Он помолчал (море шумело все громче) и снова заговорил так рассудительно и разумно, что у Тернбула дрогнуло сердце.

— Понимаете, мы оба ее спасли... она обоим завещала драться... и будет несправедливо, если погибнет только один из нас.

— Вы считаете, — на удивление мягко и кротко сказал Тернбул, — что хорошо сражаться там, где погибнет и победитель?

— Вот именно! — по-детски радостно вскричал Эван. — Как вы хорошо это поняли! Нет, вы и вправду знаете Бога!

Тернбул не ответил и молча поднял шпагу.

Макиэн в третий раз взглянул на кишащий жизнью склон. Он жадно испил последний глоток дивных Божьих даров — зелени, пурпура, меди — как осушают до дна бокал с драгоценным вином. Потом, обернувшись, он снова приветствовал Тернбула шпагой, и они скрестили клинки и сражались до тех пор, пока пена не дошла им до колен.

Тогда Макиэн отпрыгнул в сторону.

— Джеймс! — крикнул он. — Не могу... вы меньше ростом... Это будет нечестно.

— Что вы мелете? — сказал Тернбул.

— Я выше вас фута на полтора, — в отчаянии сказал Эван. — Вас смоет, как водоросль, когда вода не дойдет мне и до пояса. Я не стану сражаться так ни за женщину, ни за ангела.