Владимир Михайлов - Искатель. 1964. Выпуск №2

Я. Ты не догадалась? Пара шелковых чулок.

Наступила тяжелая, продолжительная пауза.

Я (заискивающе). Ну как?..

БЕАТРИСА. Что я должна тебе сказать?

Я. Свое мнение. Свое искреннее мнение.

БЕАТРИСА. Зачем тебе м о е мнение? Тебе нужно знать, что скажет редактор.

Я. С меня бы достаточно мнения редактора. Что бы он сказал?

БЕАТРИСА. Он сказал бы: «Старомодно! Эффектно, мило, но невозможно старомодно! Так можно было писать до войны, когда некоторые считали, что булки зреют на колосьях».

Я. Значит…

БЕАТРИСА. Значит, конец должен быть другой, реалистический. Иначе твоя Адела окажется последней дурой и никаких симпатий не привлечет. Она должна быть практичной, хозяйственной, домовитой — словом, такой, какими хотели бы быть все английские женщины сегодня. Сделай так, и твой рассказ пройдет, как «экстра», его перепечатают все женские издания, не говоря уже об американских ежемесячниках…

Я. Заманчиво, но я не вижу, как…

БЕАТРИСА. Я вижу. Если ты согласен — гонорар пополам, я сейчас же допишу твой безнадежный рассказ.

Я. Но зачем тебе гонорар?

БЕАТРИСА. Как у всякой хозяйки, у меня есть свои расходы. Ты согласен или нет? (Решительно снимает руки с клавиатуры.)

Я. Согласен, согласен!.. Если получится…

БЕАТРИСА (быстро стучит по клавишам). «Солнце опускалось к закату, когда Перси, пошатываясь, приплелся к хижине и в изнеможении свалился около нее, брякнув всеми костями».

Я. «Брякнув» — неблагозвучно. Надо заменить.

БЕАТРИСА. Подумай, замени… «Адела выползла из хижины. Ее шелковые чулки, подарок Перси, доживали последние часы, так как гравий рвал их немилосердно. Она посмотрела на обессиленного Перси и строго спросила:

— Кто съел мою печеную рыбу?

— Ну уж и рыба, — возразил Перси, — рыбешка…

— Кто взял мою губную помаду?

— Я взял. В ней питательный жир.

Она тяжело вздохнула:

— Как вы намерены жить дальше?

— Ну-ну, когда-нибудь да придет же сюда какой-нибудь кораблик.

— А если через пятьдесят лет?

Он развел руками:

— Ну-ну, может быть, пораньше…

— Я вас спрашиваю, чем мы будем питаться? После нашей… свадьбы мы легкомысленно, неэкономно, безучетно питались тем, что тогда притащил сюда Джои Добс. Запасы истощались, а вы продолжали есть как ни в чем не бывало. Наконец я решилась, сказала, что это мое, а не ваше, но вы, легкомысленный, как макака, возразили, что раз я — ваша, то и все мое — ваше. Я стала прятать еду, вы стали воровать ее. И вот мы дошли до точки — нам нечем питаться, нечем поддерживать существование». Это длинновато, я сама чувствую, по легко поддается сокращению… «Знаешь, — задумчиво сказал он, — я где-то слышал, что для питания решительно необходимы белки, жиры, углеводороды и, главное, витамины. Белки с желтками лежат в гнездах на верхушках деревьев, куда мне не залезть, из натуральных жиров съеден последний тюбик губной помады, откуда берут эти угли с водородами, я не знаю. Изо всего я могу предложить вам только витамины: они в траве, которая растет повсюду.

Она гневно взглянула на него.

— Значит, вы отказываетесь выполнять свои обязанности Мужчины и Охотника?

— Я не отказываюсь, — забормотал он, — но мне не везет. Я обошел нашу часть острова, нигде не только магазинов, но даже плохого рынка нет. Я гонялся за зверями, но они шутя уходят от меня. Я нашел дерево, на котором есть гнездо, я полез за ним, но птицы клевали меня в голову, им помогали обезьяны, которые бросали в меня ветками и к тому же украли мои башмаки… Увы, Адела, весь расчет на витамины… В конце концов есть животные, которые только ими и питаются, например, коровы, козы, овцы; попробуем, понемногу привыкнем…

Адела в гневе хотела подняться, но ее одежды из сухих листьев, скрепленных палочками, не выдерживали резких движений, и она опустилась с глухим рыданием.

— Все бы я вам простила, — горько сказала она. — Вашу неприспособленность к жизни, неумение обеспечить женщину самым необходимым, простила бы ваши кражи съестного, даже ваше предложение стать коровой… Но сожрать губную помаду любимой женщины — этого я простить не могу!

— Что же вы намерены делать? — с любопытством спросил он.

Ловкими движениями она стащила с ног остатки шелковых чулок и бросила ему в лицо:

— Получайте обратно свою дрянь!

Он не шелохнулся, насвистывая веселый мотивчик.

— Впрочем, вам это непонятно. Доблестный рыцарь! Подайте их обратно! Вам они ни к чему.

Она связала чулки в поясок, подпоясалась и смело встала: теперь ее платье из листьев держалось прочнее. Она медленно пошла вдоль берега. Он поплелся за ней.

…В гуще плодовых деревьев стоял обширный бунгало Джона Добса. Мощные лианы и воздушные корни служили надежными канатами, на которые опиралась крыша из крупных банановых листьев, расчетливо уложенных уступами. Около бунгало было два загона: в одном теснились оленьи самки и козы с малышами, другой был полон птиц, похожих на индюшек. Светлый ручей хлопотливо рокотал в своем новом ложе, выложенном каменными плитками. Не хватало только старого полугрузовичка до полного вида английской фермы.

Хозяина не было видно. Перси, оглянувшись, направился прямо к птичьему загону, наклонился через изгородь, после чего негодующе залопотали птицы, что-то звякнуло, и Перси отскочил назад.

— Клюется! — сообщил он. — Монокль разбила! Глупая птица!

— Умная птица! — ответил ему сверху мужской голос, и Джон Добс быстро спустился с пальмы. — Это вы ее растили? Нет? Зачем же хватаете ее за горло, сэр? Но я знал, что этим кончится!..

Он достал из кустов большую дубину, но на пути его встала прекрасная, полуобнаженная женщина — чулки держали плохо, и листья стремились к земле.

Женщина раскрыла объятья и сказала:

— Простите меня, Джон. Я страшно ошиблась. Это вы — Первобытный мужчина и Великий охотник. А он… слякоть.

Джон опустил дубину и спросил:

— Чего же вы хотите?

Она не ответила, но взгляд ее был достаточно красноречив.

— А он? — спросил Джон.

Она пожала плечами.

— Какое нам дело?

— Нет, так нельзя, — подумав, сказал Джон. — Что было, того не вернешь. Конкретно я предлагаю вам, сударыня, стать моей экономкой: вести дом, хозяйство и прочее. А он… он будет получать еду, но за работу.

— Интересно, какую? — усмехнулся Перси.

— За самую обыкновенную, физическую, что называется, черную. Будете чистить загоны, вывозить олений и птичий навоз на поля, вообще трудиться, помогать мне.

— На это не способен ни один Пимфулер, — твердо заявил Перси.

— Тогда заботьтесь о своем питании сами. И да помилует вас судьба, если вы начнете воровать у меня! Подумайте…