Гюнтер Продель - Искатель. 1964. Выпуск №5

Уханье барабана удаляется. Краем глаза Мазур видит на стене блока косую тень соседнего здания, блеснуло в косо вставленном стекле заходящее солнце. В хорошую погоду аппель не затягивается: он не будет мучением, еще одной пыткой. Другое дело в ледяной дождь и ветер.

Но аппель все же затянулся. Влокфюрер Гейнц приказал вынести к будке рапортфюрера деревянную «кобылу».

Строп узников замер.

У «кобылы» стоял Вилли и, зажав под мышкой железную трубу, обтянутую резиной, меланхолично закатывал рукава.

Наконец выкрикнули номера.

Есть в душе человека предел, который ограждает его даже от страха смерти, если этот страх постоянен. Боль — это сверхсильное ощущение жизни, но и она имеет порог, за которым перестает быть властной. Она настолько сильна, что выключает сознание. И смерть, если она неотвратимо стоит перед глазами, перестает быть устрашающей. Особенно если человек чувствует себя солдатом. А концлагерь не был пленом в его обычном понимании, в его идеальном понимании по статьям Гаагской конвенции. Враг в концлагере оставался врагом, еще более лютым и ненавистным. Менялись условия борьбы, но война продолжалась.

И эти мысли, вернее, чувства переживал Мазур в те минуты, когда его товарищи принимали смертную муку. Только не было даже возможности крикнуть на всю площадь: «Слышу!», как кричал своему сыну когда-то Тарас Бульба. Но каждый знал: склоняется в это мгновенье над смертниками незримая палачам Россия.

Троих забили насмерть. Их положили на асфальтовую дорожку рядом с телами тех, кто погиб сегодня на работе. Двое избитых Вилли еще оставались в живых. Их подняли так же бережно, как поднимают смертельно раненных на поле боя, и отнесли в кранкенбау. И те, кто относил их, были в полной уверенности, что там польские врачи, которые тоже оставались солдатами, сделают все возможное для спасения их жизни.

Мазур направился в бекладайку. Там, на складе грязного белья, у него была назначена встреча с Ситниковым и Гусевым. В полутьме из-за вороха пиджаков, брюк, рубашек и пальто вынырнуло лицо Кости. Мазура всегда поражало его лицо, сохранившее озорное выражение. В этом парнишке из Одессы жил вечный дух Фигаро. Он всем был нужен, и он мог сделать невозможное для всех.

— Порядок! — сказал Костя.

Поднявшись на чердак, Мазур пригляделся.

— Сюда, — позвали его из темноты.

В углу сидели трое. Мазур настороженно остановился.

— Подходи, — снова послышался голос Гусева.

Присев рядом, Мазур старательно стал разглядывать лицо незнакомца.

— Это Курт, — сказал Гусев.

Мазур порывисто протянул руку. Курт ответил твердым пожатием. Лица Курта разобрать было невозможно. Впрочем, Петр Тарасович подумал и о том, что Гусев специально назначил эту встречу так поздно. Осторожность — наипервейшее правило конспирации. Мазур знал, что этому Гусев сам научился у немецких коммунистов-узников. У них в этом отношении был куда богаче опыт, опыт горький, оплаченный десятками жизней. Потому их советы по правилам конспирации выполнялись неукоснительно. За полгода пребывания в Освенциме Мазур привык быть нелюбопытным и осторожным. Однако Гусев все еще считал его чересчур горячим. Мазур пробовал с ним спорить. Гусев отмалчивался. Он умел молчать удивительнейшим образом. Только изредка посмотрит на собеседника, и тот сам почувствует — зарвался, наговорил сгоряча, поторопился, не там ищет.

Шесть месяцев дум, разговоров, предположений не привели Мазура к точному решению задачи организации побега. Каждый раз риск оказывался слишком велик, а шансы почти ничтожны. Лишь последний из разговоров Гусев закончил осторожно:

— Стоит подумать.

Речь шла о попытке вырваться из лагеря через систему подземных коллекторов.

Сегодняшнее свидание тоже не радовало Мазура. Ведь неделя прошла впустую.

— Товарищи одобрили твой план, — тихо сказал Гусев.

Мазур обнял товарища с такой стремительностью, что тот охнул от боли:

— Тихо, тихо! Так и в кранкенбау попасть можно. А еще говорят, кормят плохо.

— Да я сейчас проволоку зубами перегрызу! Столб железобетонный сломаю! — Мазуру казалось, что яркий свет вспыхнул на чердаке.

— Чует мое сердце, — Гусев помотал головой, — подведет тебя твоя горячность.

— Ей-богу, не понимаю тебя, Саша. Никто в жизни еще не считал меня слишком горячим.

— Наверное, вы стали таким здесь, — заметил Курт по-немецки. — Здесь нетрудно стать слишком горячим.

— Может быть, может быть, — согласился Мазур. — Я постараюсь стать сдержаннее.

— Хорошо, — ответил Гусев. Но в тоне его Мазур не ощутил твердой уверенности в том, что это очень уж необходимо. Однажды Саша сам сказал Петру, как заразителен его оптимизм, будто частичка фронта горит в лагере.

Курт спросил:

— Вы знаете электротехнику?

— Простым электромонтером смогу быть. Танкисту и электротехнику надо знать. И токарем и слесарем могу. Радистом — тоже.

— Гут. Зер гут.

— Из Штаммлага нам по трубам вырваться не удастся.

— Почему? — удивился Мазур.

— Не удастся.

— Разве коллекторы, ведущие из Штаммлага, уже обследованы?

— Да, — ответил Гусев.

— Кем? Когда?

— Мною и Громовым.

Это сказал молчавший дотоле Ситников.

— Выходы коллекторов очень далеко. Они, по-видимому, где-то за Биркенау и Буной. В них легко заблудиться, как в пещерах. Это первое. Во-вторых, пробираться по ним надо около суток. Беглецов хватятся. Где гарантия, что эсэсовцы не догадаются, куда и каким способом пытаются беглецы выйти из лагеря? Тогда им останется только перекрыть выходы из коллекторов. Беглецы окажутся в мышеловке.

— Но ведь совсем без риска нельзя!

Мазур прижал руки к груди, словно умоляя товарищей.

Тогда стал говорить Курт:

— По нашим сведениям, в Буне прокладывают подземные газовые магистрали. И электрические тоже. В руках тех, кто руководит работами, должны быть планы коллекторов. Иначе и быть не может. Иначе строители запутаются. А с завода синтетического топлива, возведение которого заканчивается, надо сбрасывать отходы. По всей вероятности, их отводят в Вислу.

Гусев вздохнул:

— То-то и оно! Попробуй попасть в Буну. Команд из Штаммлага туда не посылают. Пробраться в Буну не менее трудно, чем за сутки пробраться по коллекторам туда и не заблудиться. Вот как.

— Опять тупик… — проговорил Мазур.

— Не горячись, — сказал Гусев.

— Да, — протянул Курт, — попасть в Буну очень трудно. Но не невозможно. В конце концов Штаммлаг — это Освенцим-I, Биркенау — Освенцим-II, а Буна — III. Все равно Освенцим. Значит, может представиться возможность из Освенцима-I попасть в Освенцим-III.

— Когда? — не выдержал Гусев.

— Мы не можем сказать точно.

Потом Курт сказал: