Петр Шамшур - Приключения-70

— Значит, если Ванченко не вернется…

— …То никакого оружия послать не могу. Попадет к немцам. И людей погублю. Вот так!

Рассвет был осенний — зябкий, осторожный. Чуть проступила зубчатая кромка лесов.

Испуганно, как пробудившийся от чужой речи часовой, крикнула сойка. Короткой пулеметной очередью простучал по стволу дятел.

Топорков, выбритый, с иссиня-черными щеками, одетый в длинную офицерскую шинель со споротыми петличками, сидел у догоравшего костра. Неподалеку, на бревне, примостился человек в каске. Он сосредоточенно укладывал в ящичек желтые бруски тола. Лицо его, горбоносое, удлиненное, словно бы состояло из одних вертикалей; оно казалось особенно узким под округлой каской, которая при общем наряде подрывника — длиннополом пальто, клетчатом шарфе и ботинках — выглядела чужеродным и несколько комичным дополнением.

— Слышь, Бертолет, — окликнул подрывника рослый конюх — это его стриг недавно партизанский парикмахер. — Ты не позычишь мне пару тола грамм по сто?

— Это зачем же? — подняв голову, с интеллигентной мягкостью спросил тот, кого звали Бертолетом.

— Хочу, понимаешь, коней поприучать до шуму, — объяснил ездовой. — А то мне привели необстрелянных — Зойку та Черчилля… — Широкое лицо конюха расплылось в улыбке при упоминании о лошадях. — Прошлым разом он как вдарит, а они от страху давай чомбура рвать. Так я их усех батовкой захомутал… Ледве устояли!

И тут конюх заметил за деревом молоденькую медсестру. Она стояла, прислонившись к дереву. Лицо ее, усталое и напряженное, разгладилось. Она поправила пилотку и провела ладонью по коротко стриженным волосам, как будто только здесь, в этом уголке лагеря, могла ощутить свое девичество и молодость.

Рослый партизан подмигнул Бертолету. На его простодушном лице появилась хитрая усмешка. Он очень хотел казался проницательным, этот парень из отрядного обоза.

— Галка-то, глянь, снова смотрит, — прошептал он. — На тебя смотрит!..

Медсестра, поняв, что ее заметили, шагнула к Бертолету, поставила перед ним бикс — хромированную коробку для бинтов.

— Запаять сможете? — спросила она.

Бертолет осмотрел коробку.

— Попробую.

Галина еще немного постояла рядом с подрывником и не спеша направилась к своему «медсанбату». Походка ее была легкой, скользящей. И Бертолет и конюх посмотрели вслед сестре, вот только майор остался безучастным и продолжал глядеть прямо в притухающие уголья.

— Я часто замечаю, стоит и смотрит. На тебя!.. Контуженная она…

И конюх Степан дружелюбно толкнул подрывника в бок:

— А ты это… не теряйся.

— Степан! — сказал Бертолет. — Я сейчас детонатор буду вставлять, так ты уйди.

Но Степан не унимался:

— Красивая она, Галка… Вот только контуженная…

И вдруг улыбка сошла с его лица, он осекся и уставился в одну точку.

Бертолет, заметив беспокойство во взгляде Степана, тоже посмотрел в ту сторону. И медсестра Галина, и часовой у командирской землянки, и даже безучастный до того Топорков — все, повинуясь общей тревоге, напряженно смотрели в одну сторону.

По мокрой траве, по рыхлому песку шли четверо партизан, неся за углы плащ-палатку, в которой, тяжело провисая телом, лежал пятый. Позади, хромая, держа на отлете перевязанную руку, как большую, неожиданно обнаружившуюся ценность, плелся шестой. Лица партизан блестели от дождя и пота, дыхание было прерывистым.

Партизаны поворачивали вслед им головы, но никто не поднялся, не пошел им навстречу, чтобы помочь нести бесконечно тяжелую ношу. Это было только их право, их привилегия…

У землянки, где был «медсанбат», они остановились. Опустили на землю плащ-палатку. Медсестра Галина склонилась над лежавшим. Партизаны сняли шапки. Один из вернувшихся, веснушчатый, с дерзкими светлыми, словно бы хмельными, глазами, кивнул в сторону парня с перевязанной рукой:

— Займись, Галка… Шину бы ему… — И перевел взгляд на другого своего товарища. — Ты как, Миронов?

Миронов приставил к уху ладонь. В этом тридцатилетнем партизане чувствовалась профессиональная солдатская выправка. Рваная, измазанная болотной грязью шинель сидела на нем ладно, подчеркивая выпуклую, крепкую грудь. И карабин он держал не с партизанской небрежностью, а по-уставному, прикладом к ноге.

— К докторам пойдешь?

— Никак нет!.. — в свою очередь, закричал Миронов — Ничего!

Веснушчатый разведчик кивнул и, хмурясь, направился к командирской землянке. Но командир отряда, покачивая полным телом, сам шел навстречу.

— Ванченко убит, товарищ командир, — тихо сказал веснушчатый. — …Возле горелого танка засаду устроили. Живьем хотели взять… Бойчук ранен, Миронов контужен.

— Что с явками, Левушкин? — спросил командир.

— Явки завалились… Предательство это! — выдохнул Левушкин. — Предательство!

Топорков, привстав, слушал. На лице его явственно отпечаталась гримаса боли.

— Ну вот видишь, майор, — сказал командир стоявшему в землянке Топоркову. — Не тебе рассказывать, что это значит — враг в отряде.

Топорков слушал. Он еще плотнее натянул на себя шинель, как будто озябнув от слов командира, но в движениях его появилась уверенность и в глазах пригас пронзительный блеск.

Командир и заместитель с участливой почтительностью смотрели на майора.

— Хорошо. Дайте мне автомат. Гранат, сколько унесу. И проведите через болото.

— Это глупость, — хмуро сказал Стебнев и прищурил птичьи глаза.

— Возможно. Но я уйду.

И, поправив шинель, клонясь вперед тощим длинным туловищем, майор вышел из землянки.

— Может быть, и уйдешь, — пробормотал командир. — Завтра!

Заместитель встревоженно посмотрел на него.

Пришел вечер, и вспыхнули партизанские костры, отбрасывая мельтешливые тени. Топорков по-прежнему сидел неподалеку от коновязи, и глаза его, глубоко ушедшие под лобные дуги, не отражали мятущегося пламени.

Никто не обращал на Топоркова внимания, в партизанском отряде привыкли к появлению с «той стороны», от немцев, молчаливых, странных людей и к внезапному их исчезновению. Излишнее любопытство здесь было бы неуместным.

Уютно и мирно пофыркивали лошади, хрустели сеном, звенели сбруей. У ближнего костра, хлопая ладошкой о ладошку, приплясывал неунывающий старичок Андреев, мрачный темнобровый Гонта подбрасывал в костер сучья, и медсестра Галина скользила легкой тенью поодаль, бросая взгляды в ту сторону, где примостился подрывник со странным именем Бертолет.

Топорков видел их, и слышал негромкие голоса, и хруст сена, и металлическое позвякиванье, и треск.

Они жили. Окруженные врагом, загнанные в леса, встречаясь каждодневно с лишениями и смертью, они все-таки жили… Они приплясывали у костров, смеялись во весь голос…