Елена Волкова - Замок

— Мальчик мой, не казнись, не терзай себя. Наблюдать гибель себе подобного, и гибель мучительную, и не пытаться спасти его, когда ты в состоянии это сделать или считаешь, что в состоянии, — это невыносимо. Это приходит со временем. Мы видим столько людских страданий, что чувства притупляются, и воин начинает мыслить как стратег, — спасти одного или спасти многих. Теперь следует подумать, как исправить ситуацию. Ту женщину, в гостинице…

— О, нет, нет! — Ксавьер Людовиг застонал от той тоски и дурного предчувствия, что пронзили его еще тогда, на балконе. — Не говорите мне, что я должен отдать ее!

— Ты не сможешь ее спасти. Люди, намеченные вампирами к уничтожению, всегда погибают если не с первой, то со второй попытки или с третьей. Как бы мы ни пытались их спасти, это почти никогда не удается. Исключения можно пересчитать по пальцам одной руки…

— Исключений будет еще меньше, если не пытаться! Та женщина заслуживает жизни больше, чем многие другие, разве нет?

— Э-э, мой мальчик, уж не получил ли ты самое тяжкое из всех ранений — стрелой амура?

— Ах, оставьте! До амуров ли мне сейчас?

— А это всегда случается не вовремя! Разве ты не знал об этом? Нет, мой мальчик, ты не знал об этом, потому что ты вообще ничего еще не знал о любви.

Ксавьер Людовиг промолчал, но весьма удивился — в самоуверенности цветущей молодости он был уверен, что уж о любви-то он знал если не все, то многое. А теперь этот жестокий насмешник, умирающий в одиночестве в темной холодной пещере, решил посмеяться над ним! Самым же неприятным было смутное сознание того, что тот, как всегда, оказывается прав. Это злило, и способность старика угадывать мысли тоже злила.

— Да, мой мальчик, — продолжил тот. — Ты ничего не знаешь о любви, потому что твои шалости в венских будуарах кощунственно даже назвать этим святым словом.

— А Вы знали, да? — Ксавьер Людовиг не выдержал, хотя ему не хотелось говорить на эту тему. — Вы, как я вижу, все знали: и любовь, и ненависть, и это Тайное Знание, и о Перекрестке, и о Хранилище — только говорить ни о чем не хотите!

— Не хочу. А ты злишься потому, что я прав. Я даю тебе тактические советы — ты им не следуешь, и злиться следовало бы мне. Что толку, если я начну сейчас рассказывать тебе про Перекресток и Хранилище, — все равно, что дать тебе книгу на языке, которого ты не знаешь. И не серди меня, иначе я наговорю тебе много оскорбительных вещей… Теперь наберись терпения и послушай еще. Так и быть, скажу кое-что. Перекресток — это как застава, боевой пост, который ставится в строго определенном месте, а не где угодно, и его нельзя перенести по мере изменения контура линии фронта, потому что линии фронта нет — она везде. Это укрепление — ты понимаешь или нет? И его нельзя сдавать врагу, а оно почти захвачено! Хранилище: меч, бездействующий по какой-либо причине, тоже не должен храниться где попало. Поэтому я закопал его здесь.

— Зачем Вы это сделали? Ведь Вы были воином, и, предполагаю, воином не из последних?

Повисла пауза — и Ксавьер Людовиг угадал ответ. Но ответ этот тем не менее напугал его именно потому, что был угадан:

— Вот мы и подошли к любви. Я закопал меч, потому что потерял интерес к жизни, отказался от борьбы и отрекся от бессмертия.

— Бессмертия?

— Теперь оно вытекает из меня капля за каплей, год за годом, — то время, что я прожил сверх средней человеческой жизни после того, как одолел одного такого, вроде этого Князя.

— Но телесного бессмертия не бывает!

— Бывает! Все можно завоевать, но не от всего можно потом избавиться.

— Так… — прошептал Ксавьер Людовиг. — А если я одолею этого Князя?..

— Князь бессмертен, когда-то он был человеком, но давно перестал им быть. Он — посвященный воин другой стороны, и воин сильный. Первая победа над бессмертным противником дарует бессмертие, вторая — неуязвимость, кроме как от руки такого же, третья — всесилие, но таких еще нет — ни по нашу, ни по другую сторону. А теперь делай выводы. Если даже та женщина и проникнется к тебе ответным чувством, что ты сможешь ей предложить? Если ты станешь вечен, хотя и относительно, то она-то — нет! Если ты погибнешь — она будет страдать. Ты ведь не хочешь, чтобы она страдала?

Последнего вопроса старика Ксавьер Людовиг почти не слышал. С каждым разговором на него обрушивались новые сложности, каждая последующая неожиданнее и непреодолимее предыдущей. "Я не хочу! — чуть не закричал он. — Я не хочу никакого бессмертия! Зачем? Вот так рубить вампиров и прочую нечисть — до бесконечности?! — Но он понимал, что не договаривает одну фразу — главную: "Не хочу без нее".

— Хорошо, — сказал он наконец. — Что мне теперь делать? Как подступиться к этому Князю?

— Я не знаю.

— Не знаете?

— Нет. Воин всегда сражается один на один. Всегда нужно исходить из ситуации, из обстоятельств. Князь пришел за мечом, но запомни: ты сражаешься не только и не столько силой оружия, сколько силой духа. И пока ты продолжаешь битву, никто не может забрать у тебя меч. Можно выбить его другим мечом, и, если появится другой меч, тебе конец: вряд ли найдется кто-либо, имеющий еще меньше опыта.

— Я хочу выкрасть и уничтожить договор о продаже замка.

— Это правильно. Но уничтожить, то есть сжечь договор, ты должен в присутствии Князя, перед ним. А это значит, ты должен ему показаться.

— Я плохо понимаю, что происходит.

— Конечно, это нелегко. Но поверь мне: одолев Князя, ты станешь силен почти как он. Подумай об этом!

— Разве от моих мыслей что-то зависит?

— Да. Все. Твои мысли и желания, особенно высказанные вслух, приобретают огромную силу, они — такое же оружие, как этот клинок, нужно лишь научиться им пользоваться.

— Почему выбор пал на меня, а не на кого-либо другого, более подготовленного?

— Все когда-то приходится совершать в первый раз. Рано или поздно выбор должен был пасть на кого-либо из уроженцев Кронверка. Место такое — оно не могло не породить воина…

Ксавьер Людовиг смотрел в окно, к которому не мог подойти. Он чувствовал, что галстук душит его, хочется рвануть ворот камзола, не тратя время на расстегивание, и пусть отлетят пуговицы, высунуться в окно, глотнуть свежего воздуха, и желательно, чтобы гремела гроза с громом и молниями и завывал холодный ветер, — но за окном был тихий солнечный летний день, и вдруг нестерпимо захотелось подставить лицо солнцу, упасть на зеленую траву, смотреть, прищурив от яркого света глаза, как в синем полуденном небе парят, распластав мощные крылья, орлы, выслеживая добычу, и слушать, как в траве жужжат мухи и звенят цикады…

"Ну, теперь ты знаешь, что такое любовь? — спросил он сам себя и сам себе ответил: — Наверное, это когда без Нее не хочешь бессмертия…"