Виктор Дудко - Тревожное лето

Косьмин вспылил:

— Вы отдаете себе отчет, господа, в том, что делаете? Так поступить, как вы, могут только специально засланные в наши ряды агенты коммунистов.

Представители РОВС закусили удила. Мелетин размахивал парижской газетой «Фигаро», в которой была опубликована статья председателя Российского общевоинского союза генерала Кутепова. Кутепов писал: «Мы сильны единством своего союза, единством мысли и действий, единством духа русского. Только РОВС, насчитывающий в своих рядах более полумиллиона человек, является реальной угрозой Советскому Союзу. С этой силой нельзя не считаться. Это железный кулак, способный пробить брешь в любой броне, которой прикрываются большевики».

Издерганный Косьмин собрался в Дайрен к Семенову. Накануне отъезда у него состоялся разговор с Бордухаровым:

— Нич-чего не понимаю, — в отчаянии Косьмин хлопнул себя по бокам, — какая оса укусила этих кретинов? Восстание вспыхнет, а поддержать будет некому. А наши так называемые единомышленники! Ну, выступил Кутепов. С такой же статьей он выступал в прошлом, позапрошлом году, а что изменилось? Болтуны так и остались болтунами. Ах ты боже мой. На самом решающем этапе поставить такую подножку... Идиоты... Дураки...

Бордухаров молча соглашался, потом сказал:

— Признаться, я никогда не верил в наше единство. Кое-чего мы достигли. Но это оказалось на поверке шито белыми нитками. Каждый тянул в свою сторону. Нас погубит вождизм. Коли Мелетин метит в фюреры, то какое там наступление...

Косьмин крепко стискивал зубы и тряс головой.

— Вы тоже хороши. Не верили... Потому и разваливаемся, что каждый в душе не верил. А верить надо. Без веры в свои силы мы ничего не сделаем. Тут нам следует поучиться у большевиков. Да-да. Не глядите на меня так. Именно у большевиков. Не побоюсь так сказать принародно.

Ночным поездом, с головной болью, Косьмин выехал в Дайрен на встречу с Семеновым. Он надеялся еще спасти положение и вооружить разбежавшихся волонтеров, выпускников юнкерских училищ и школ в Ханьдаохэцзы и в Харбине.

Лежа на полке под байковым одеялом, пахнувшим лекарством, Косьмин продолжал возмущаться и слать проклятия на головы отступников. «Ну Мелетин — ладно. Союз у них серьезный, а Гантимуров... Гантимуров... Он-то чего... со своими сопливыми мушкетерами... Ему-то чего надо? Уж сопел бы в тряпочку, коль приняли как равного... Ах ты боже мой...»

Проводник разносил горячий крепкий чай и ментоловые сигареты.

За Сунгари-2 поезд остановился, послышались невдалеке выстрелы, топот но крыше вагонов. Через четверть часа Косьмин выглянул в коридор. Увидел проводника.

— Что случилось?

— Хунхузы, — ответил тот.

Косьмин выехал к Семенову, который гостил в полусотне верст от Дайрена на даче, принадлежащей начальнику войск гарнизона полковнику Исида. Несколько раз их автомобиль останавливали секретные посты, проверяли документы, сличали лица с фотографиями, задавали разные, на первый взгляд безобидные, вопросы. Адъютант полковника Исида, молодой офицер в штатском, всю дорогу молчал, автомобиль вел осторожно.

13 сентября Семенову исполнилось тридцать семь лет, но выглядел он значительно старше: под глазами отеки, лицо нездорового цвета, и весь он какой-то сонный, оплывший, как будто только что встал с постели и не успел даже ополоснуться. Он шел навстречу Косьмину, сильнее чем обычно припадая на левую ногу, в руке увесистый сучок, отполированный ладонями до блеска. Хромота у Семенова осталась от ранения у польского городка Новое Място. В том бою эскадрон его пленил четыре сотни германских драгун. Семенова за этот бой командование представило к ордену Георгия Победоносца четвертой степени и к георгиевскому оружию.

Они пололи друг другу руки. Озабоченный Косьмин огляделся.

— Прекрасное местечко. Небось и озерко рядышком?

Семенов кивнул:

— Тут неподалечку. Дикое озерцо, и рыбы тьма. — Он тоже огляделся. — Японцы умеют устроить себе быт. Это не мы: костер да палатка.

Косьмин посторонился, пропустил адъютанта с емким портфелем. Когда тот скрылся в особняке, произнес, едва сдерживая раздражение:

— Вам известно, зачем я пожаловал?

— Нет, — ответил Семенов.

Косьмин только крякнул в досаде.

День заканчивался, легли длинные тени. Солнце из белого стало цвета яичного желтка.

Ужинал Косьмин один. За столом прислуживала Катя, давнишняя экономка Семенова, еще молодая уссурийская казачка. Она же сказала, что Григорию Михайловичу нездоровится и ежели к утру почувствует себя лучше, то на зорьке пойдут рыбалить.

В постели Косьмин размышлял о себе, о Семенове, с которым немало пройдено нелегких дорог и перенесено испытаний. «Надо ж, — думал он, — не кому-то, а Гришке Семенову повезло возглавить все белое движение на Дальнем Востоке и Сибири. Потому что пройдоха, проныра и хам. Что он, собственно, представляет из себя?» После окончания оренбургского военного училища в 1911 году вместе со званием хорунжего Семенов получает направление в Ургу и там командует взводом. Но вскоре за самоуправство и лихоимство оборотистого казака в сорок восемь часов выдворяют за пределы Монголии. Сам Семенов на имя командования писал: «...Администрации Дайцзинского банка стало известно о готовящемся китайцами ограблении, и она обратилась ко мне с нижайшей просьбой оградить от бандитов. За это предложила 5000 лан, четыре пуда чаю и десять быков. Отказаться не смел, дабы соблюсти местный обычай...»

В германскую воевал в Польше. Кроме Георгия 4-й степени получил Орден святого великомученика. Как-то в Шанхае Косьмин встретился с Оглоблиным. Разговор зашел о Семенове. «Ему всю жизнь везло, Но он плохо кончит, поверьте моему слову. Мания величия в сочетании с хамством и живодерством еще никому не приносила пользы, — говорил Оглоблин. — Это утверждаю я, бывший командир полка, в котором служил Семенов».

Потом Кишинев, где Семенов временно исполнял обязанности командира полка. Там и застала его революция. Из Кишинева переведен в Уссурийскую дивизию. Отозван в распоряжение генштаба в Петроград. На Мойке, 20, близко сошелся с председателем Всероссийской революционной комиссии по формированию добровольческих армий полковником Муравьевым. За товарищеским ужином Муравьев прощупывал молодого офицера, а тот горячился:

— Надо немедля арестовать фракцию большевиков. Для этого достаточно всего одного училища, и дворец Ксешинской будет наш со всем его содержимым. Совдеп в Тавричанском дворце? И его взять. Всех расстрелять, а Брусилова просить принять власть военного диктатора.

Муравьев соглашался. Офицер ему импонировал, на такого можно было положиться.

— Подождем, пока большевики задушат Керенского, а потом мы их перевешаем.