Эрхард Дикс - Тревожная служба. Сборник рассказов

— Конечно. Все обойдется. Нужно только постараться быть мягче.

— Мягче? — повторил Хайнц.

— Стараться лучше понимать людей и при всей строгости служебных отношений оставаться им товарищем.

— Надеюсь, мы будем дружно работать, — произнес Хайнц. — У вас большой опыт. Вы ведь поможете мне?

— Ну разумеется, — улыбнулся Хильдебранд.

В комнате командира роты, как показалось Хайнцу, на книжных полках стояло 600—700 книг, не меньше. Письменный стол, четыре кресла по углам, проигрыватель, толстый ковер на полу придавали квартире уютный вид и свидетельствовали о хорошем вкусе хозяина.

Капитан Эккерт усадил гостя и предложил выпить.

— Ваше здоровье, товарищ Вебер!

— Благодарю вас!

Эккерт пил медленно, словно в раздумье.

— Если вы не возражаете, давайте послушаем музыку, так,тихонько.

Хайнц кивнул. Зазвучала пастораль Бетховена — лето, уборка урожая...

Вебер раздумывал: зачем это Старик вызвал его? Что бы это могло значить? И он решил первым начать разговор. Кто знает, будет ли еще такая возможность.

— Я хотел просить вас о переводе, товарищ капитан...

Эккерт задал вопрос, который напрашивался сам собою:

— Причина?

Стараясь преодолеть смущение, Хайнц рассказал о Хайди, сбивчиво говорил что-то о семилетнем ожидании, надеждах.

Эккерт молча слушал. Наконец он сказал:

— Не слишком ли много вы, молодежь, думаете о собственных удобствах, а? Вы отлично знаете, младший лейтенант, что нужны здесь!

Хайнц упрямо качнул головой.

— И так прошло уже семь лет. А здесь я буду работать или в другом месте — разве это так важно? Люди всюду нужны. — Он помедлил, но потом сказал: — Да и приняли меня здесь не особенно хорошо. Мне кажется, я никудышный командир, не способен найти общий язык с подчиненными.

— Так всегда кажется вначале, — живо сказал Эккерт. — Вы слишком рано разочаровались. Видимо, вы представляли себе все несколько проще, чем оказалось на практике. Нам всегда кажется, что мы все прекрасно знаем и понимаем, и порой не хотим воспринимать то, что «навязывают» начальники.

Хайнц уже жалел, что начал этот разговор. «Общие слова, — думал он. — Нравоучение под музыку Бетховена...» И вдруг этот неожиданный вопрос:

— А почему вы, собственно, стали офицером?

А действительно — почему? Ну, не будь дурачком, говори. Ты же прекрасно все знаешь. Ты отлично знаешь, что поступил так отнюдь не из патриотических побуждений. Вот и скажи об этом, скажи все, как было.

— Я был самый маленький и хилый в классе, — начал Хайнц. — Интересовался исключительно техникой. На это уходила уйма времени, и его не оставалось для изучения основных предметов. Естественно, это сказывалось на оценках — я шел только на удовлетворительно. Но увлечения своего не бросал. Когда классный руководитель поинтересовался нашими пожеланиями в выборе профессии, я, больше из желания удивить своих сверстников, заявил: «Буду офицером». В один день я стал в центре внимания всего класса... Вас, наверное, удивляет такой ответ. Не правда ли?

— Ну почему же! — Эккерт даже рассмеялся. — Вы тогда, сами того не подозревая, неплохо выбрали! Вы ведь, кажется, сдали выпускные экзамены в училище на отлично? И, видимо, комплексом неполноценности теперь уже не страдаете, так?

Хайнц молчал. Он чувствовал себя совершенно растерянным, гораздо более растерянным, чем вначале. Почувствовав это, Эккерт заговорил о другом.

— Знаете, как я стал офицером? Меня направила партия. Мне было тридцать лет, и я имел тогда совсем другие планы — можете мне поверить. Тем не менее я пошел на это. Причины? Первое — я член партии и не мог не оправдать доверия своих товарищей. Второе — я понимал, что это очень важно и что я нужнее всего именно здесь. Выла и еще одна причина — я познакомился с девушкой, которая имела слабость к военной форме и решила заняться моим воспитанием, читая мне целые лекции о воле, выборе цели в жизни и последовательности в ее достижении. — Он улыбнулся. — Само собой разумеется, я оказался способным учеником и, соблюдая последовательность в достижении своей цели, вскоре женился на ней, о чем давно мечтал.

И вот начались восемь лет странствий. Приходилось кочевать с места на место, мы подолгу бывали в разлуке. И вот уже пять лет в Риттергрюне. И, как видите, не унываем.

Хайнц слушал с любопытством и вместе с тем готовый к обороне. «Интересно, что он еще скажет, — думал он. — Восемь лет! Выходит, нам с Хайди еще одного года не хватает для полного счастья. Ну уж нет!»

Словно подслушав его мысли, Эккерт спросил!

— Ну так как же с переводом?

Хайнц помедлил, тихонько барабаня пальцами по столу, и проговорил, хотя это звучало и не так решительно:

— Подам рапорт. Понимаете, я... я не хочу потерять ее...

Эккерт отпил глоток, тихо сказал:

— В жизни иногда бывает трудно. И любовь должна быть очень сильной...

Он смотрел перед собою и слушал музыку — по крайней мере, так казалось, — потом сказал, словно самому себе:

— Часы, которые мы недоспали, несостоявшаяся любовь, заботы, прибавившие морщин на лице, удобства, от которых пришлось отказаться, — долго ли еще так будет? — И после короткой паузы: — Так будет, пока существуют те, кто мешает нам спать, любить, жить, кто хочет, чтобы мы задохнулись в наших заботах и трудностях. И поэтому мы будем нести эти заботы, не делая из этого великого подвига и не строя из себя героев, жертвующих собой во имя других.

Хайнц чувствовал себя обезоруженным и в глубине души был согласен с Эккертом. На него подействовали не столько слова командира, сколько то, как они были сказаны: искренне, с неподдельным волнением. Пафос его слов не был показным.

Эккерт встал, дружески взглянул на Хайнца:

— Конечно, вы не должны отказываться от своей любви. Нужно серьезно все взвесить. Но я хотел бы, чтобы вы остались. — И вдруг сообщил: — Даю вам трехдневный отпуск.

Утро, дружески простившись с ночью, залило мягким светом двух людей, неторопливо шедших посередине широкой красивой улицы. Вокруг не было ни души, и вся улица принадлежала им одним. Все тут было им хорошо знакомо, им нравилось гулять здесь, и они окрестили ее «улицей любви».

Забежав вперед, Хайди остановилась у витрины. Он подошел ближе и увидел прекрасное белое платье и длинную фату.

— Ну как? — Она взглянула на него.

— Что «как»?

— Ты же видишь.

— Белое? — Он с сомнением покачал головой.

— Да, — прошептала она и ладонью закрыла ему рот. — Я люблю тебя, люблю тебя одного... и тогда и сейчас.

— Просто у тебя нет другого выбора. — Это вырвалось у него как-то само собой, и он тут же пожалел о том, что сказал.

Хайди не осталась в долгу:

— Тоже мне! Не думай, что на свете ты один.