Виктор Смирнов - Искатель. 1967. Выпуск №4

К концу замедляю темп. Но все кончается, даже моя история.

— Скафандр надевай! — напоминает С .

— А вы положите тетрадку в ракету?

— Сопротивляться не будешь?

Мелькает мысль: застегивать ли скафандр? Зачем тянуть? Выйдешь из шлюза — и тут же смерть. Но нелепая непутевая надежда пересиливает. Еще полчаса, еще час. Вдруг в этот час иносолнцы возьмут дворец Аксиома штурмом…

Красно-черной, траурной выглядит сегодня планета. В траурных декорациях еду я верхом на голове у С .

Угольное, шоколадное, багровое, охристое, карминовое, вишневое… — какое наслаждение различать оттенки, называть их!

Меня несут куда-то далеко, прочь от завода и дворца, по долине, потом по ущелью в кромешной тьме. Несут долго. Но я не возражаю. Все, что мне осталось в жизни, — это ехать на стальной голове, стукаться копчиком, смотреть и дышать…

Опять мы выходим из черноты на красное. Ноги шлепают по кровавым лужам, брызги взлетают смородинками. Что-то знакомое в этой долине. Как будто я был здесь? Ну, конечно, был. Я тут совершил посадку. Вот и ракета. Стоит свечкой, как стояла, Зачем меня принесли сюда? Видимо, выполняют обещание, хотят положить тетрадку… А что, если?.. — разгорается искорка надежды. — Если я покажу, куда положить тетрадку, а сам включу ракету. В космосе как-нибудь справлюсь с этими тремя чушками. Человек всегда покорит чугунные сейфы с триодами. Последнее желание. Ха-ха-ха!

Шагаем прямо к ракете. Остановились. С , наклонив голову, стряхивает меня наземь.

— Прощай, — говорит он.

— Прощай, — вторят А и В .

Ничего не понимаю. Смотрю в недоумении на квадратные, ничего не выражающие лица, на матовые, алые от солнца глаза.

— Вы что? Вы отпускаете меня?

— Знать — хорошо, узнавать — лучше, — говорит В . — От тебя мы узнали, что за горизонтом страна Иначе. Кто уходит на восток, приходит с запада. Твой мир полон неожиданных открытий, он интереснее аксиом. Ты не подрываешь знания, ты их продолжаешь и множишь. Аксиом ошибается. Ошибаться — плохо. Если посылка неверна, неверен и вывод. Мы решили, что тебя не надо размонтировать.

Один прыжок — и я у ракеты. Вцепился в поручни. Не оторвешь, как бульдога.

— Ребята, спасибо. Ребята, прощайте… А вас не размонтируют? (Последний укол совести.)

— Мы приняли меры. Когда ты читал тетрадку, мы транслировали твой отчет по радио. Все восьминулевые за нас. Нас не дадут в обиду.

— Прощайте, прощайте, дорогие, — взбираюсь по лестнице к шлюзу, набираю номер на замке…

— Прощай! — кричат автоматы. — Узнавать — хорошо. Рассуждать — хорошо. Люди — хорошо.

Дверь тамбура зияет за спиной. Спасен я, спасен! Поворачиваюсь в последний раз, чтобы глянуть на опасную Эароп.

— Счастливого пути, рассуждающий! — кричат машины, — Много нулей тебе. Дважды два — четыре.

— Около четырех! — поправляю я.

И друзья мои металлические повторяют торжественно:

— Дважды два — около четырех! Около!

Скажите, вы слышали историю о ремесленнике, изготовляющем столы для биллиарда, которому однажды позвонил эксцентричный миллионер? Миллионер объясняет ремесленнику, кто он такой, и, убедив его в своих серьезных намерениях, просит изготовить для него биллиардный стол по особому заказу. Ремесленник отвечает, что миллионеру придется уплатить более высокую, чем обычно, цену, которая зависит от того, каким будет этот особый заказ. Миллионер готов заплатить и начинает объяснять, каким должен быть стол: ему хочется, чтобы стол был не прямоугольным, а круглым (крайнее изумление ремесленника, но если мистеру Денежному Мешку хочется этого, то он согласен); затем миллионер упоминает, что ему хотелось бы иметь стол с одной лузой в центре стола вместо луз по углам и по бокам (перенесший первый шок ремесленник удивлен уже гораздо меньше); наконец, мистеру Денежному Мешку хочется, чтобы стол был покрыт вместо обычного зеленого сукна мехом куницы. Он упоминает ряд других деталей, но вы уже уловили смысл его требований. Конечно, парень совершенно свихнулся, думает ремесленник, но если у него есть деньги и он готов платить, то почему бы и нет? «О'кэй», — говорит ремесленник и принимается за работу.

Он трудится днем и ночью, и ему удается закончить просимый биллиардный стол через три недели. Он звонит миллионеру, чтобы сообщить ему эту приятную новость, и узнает в ответ, что мистер Денежный Мешок передумал. Вы заканчиваете эту историю, глядя прямо в глаза своему слушателю и придвигаясь вплотную к нему, самым конфиденциальным тоном: «Так вот, если вам нужен круглый биллиардный стол с лузой в центре и выстланный куньим мехом, то я могу посоветовать, где можно купить такой стол по дешевке».

Глупая история, правда? Так вот, то, что произошло со мной несколько месяцев тому назад, напомнило мне об этом анекдоте.

Конгресс европейских писателей в Амстердаме подходил к концу, и после третьего и последнего дня заседаний несколько делегатов собрались в баре гостиницы, и разговор зашел о «Человеке-невидимке» Герберта Уэллса. Части собеседников — в основном представителям континента — замысел повести кажется исключительно интересным и интригующим, и мы прямо говорим об этом. Затем разговор переходит на то, что сделал бы каждый из нас, если бы стал невидимым (и должен сказать, некоторые высказывания были очень смелыми); внезапно в разговор вмешивается новый голос.

— Все это хорошо, — скептически заявляет он, — но если бы вы были невидимым, вы сами не смогли бы ничего увидеть.

Только теперь мы заметили нового собеседника. Это был высокий полный мужчина с розовым лицом и медленными движениями, и во рту у него постоянно дымилась сигарета в замысловатом мундштуке.

«Ого-го, — подумал я про себя, — еще один спорщик-теоретик», — и хотел было воздержаться от спора, но шнапс в моем организме заставил меня преодолеть это похвальное желание.

— Продолжайте, сэр, — продемонстрировал я ему свое лучшее оксфордское произношение.

Он снисходительно кивнул головой в мою сторону.

— Видите ли, господа, чтобы стать полностью невидимым, предмет должен быть совершенно прозрачным, то есть беспрепятственно пропускать световые лучи, не отражая ничего, — вы понимаете, о чем я говорю?

Я кивнул, как будто захваченный его объяснениями.

— Почти все, сэр, но почему свет не должен отражаться?

Он поднял брови, удивленный моей необразованностью.