Юрий Федоров - Искатель. 1967. Выпуск №5

Танки стреляли на ходу и били из пулеметов. Снаряды рвались у траншей, присыпая мертвых и тех, в ком еще теплился огонек жизни.

И тут сзади нас послышался хлопок выстрела. Я обернулась. Маленькая противотанковая пушчонка вступила в поединок с десятью стальными чудовищами. Артиллеристы били прямой наводкой. Я узнала старшего лейтенанта Фокина, командира батареи.

Несколько минут длилась дуэль. Три танка запылали у самой траншеи, окутавшись чадным пламенем. Из-за этой «дымовой завесы» вывернулся четвертый, приостановился, ударил. Взрывом пушку отбросило в сторону. Артиллеристов не осталось в живых.

Зайцев выскочил на бруствер и метнул под днище танка гранату. Столб черно-красного пламени вырвался из сорванного люка. Старший сержант стоял и смотрел на танк, словно желая твердо убедиться в том, что тот никогда не двинется с места, устало вытер пот.

И снова из клубов дыма от горящей машины появился еще танк. Зайцев свалился.

Тогда на бруствер прямо против фашистского танка выполз Усов. Он держал связку гранат в левой руке, а обрубком правой помогал себе ползти. Наверное, у него не хватило сил подняться. Танк был метрах в пятнадцати от траншеи. Усов полз прямо под сверкающие траки гусеницы, рванулся и потонул во взрыве.

Остальные вражеские машины повернули обратно. Пехота, боясь быть раздавленной своими же танками, подалась вправо. И тут уж мы с Самарским отвели душу. Амбразура ограничивала сектор обстрела. Мы быстро вытащили пулемет из дота и успели как следует расплатиться с гадами за гибель своих товарищей.

Я не верю в предчувствия, но, когда в эту минутную передышку Самарский вдруг спросил, напишу ли я ему, коли что случится, я разозлилась на него всерьез.

Вот тогда-то и поднялся перед пулеметом желтый огненный столб.

Все для меня потонуло в странном звонком тумане…

Капитан-окулист знал, чем кончаются такие осложненные ранения. Правый глаз — 0, левый — 0,7–0,9 процента зрения. Это был самый оптимистичный прогноз, на который я могла рассчитывать. И медицина в данном случае не ошиблась. Неделя, вторая, третья, пятая, процедуры, уколы, перевязки, вливания, в полутемном кабинете снимается, наконец, повязка. На пять минут. На десять. На двадцать. И вот распахивается госпитальный подъезд. Первая самостоятельная прогулка.

Сочи, город, в котором я оказалась впервые, но о котором много слышала, город моря и пальм, дворцов, утопающих в зелени, каким ты окажешься на самом деле?

Море было. Откуда-то издалека доносилось его ровное, спокойное дыхание, степенно перекликались гудки портовых буксиров, бодрящий, простором пахнущий ветер приятно холодил разгоряченное лицо. Были и пальмы. Приземистые, с волосатыми, словно укутанными в медвежьи шубы стволами. Подошла к углу дома. Почему-то обязательно стало нужно узнать название улицы, на которой стоит госпиталь. Но ровная строчка белых букв на темно-синем фоне таблички расплывалась, дрожала, ускользала от взгляда.

Опустив голову, до крови прикусив губу, я повернула обратно. Нет, не надо таких прогулок, лучше…

Пустела палата, один за другим покидали госпиталь новые знакомые, и только Маша, самая близкая, самая дорогая, по-прежнему оставалась рядом. Ведь мы познакомились с ней еще под Одессой.

Тогда мы не догадывались о нарушении строгих инструкций по отчислению выздоравливающих, на которое из-за меня пошел персонал госпиталя. Начальник его по просьбе капитана-окулиста задержал выписку Ивановой, оставил ее со мной. Опытный врач, знавший цену психотерапии, надеялся, что присутствие близкого человека поможет течению процесса.

И вот последний день, последний обед в госпитале. На семи столиках — особенно чистые, прямо из прачечной, скатерти, самые щедрые порции мясного борща. Самые пышные букеты осенних цветов. На семи. Двадцать восемь солдат покидают госпиталь.

Молча вышли из столовой во двор. Мужчины свернули самокрутки подлинней да потолще, чтоб продлить удовольствие. Откурились до последней, жгущей пальцы затяжки.

— Станови-и-ись!

Старший по команде, старший лейтенант Самусев, по списку проверил людей, осмотрел шеренгу придирчивым командирским взглядом, сделал замечание Ивановой, которая еще утром была для него просто Машенькой, щегольским жестом, подняв палец, проверил, точно ли над переносицей звездочка сдвинутой набекрень пилотки.

— Ша-агом ар-рш!

Сорок второй год, канун великой битвы на Волге, ставшей началом конца гитлеровского рейха. Уже разбита под Москвой группа армий «Центр», уже в Сибири и на Урале в невиданных масштабах куется оружие Победы, уже складывается новая стратегия разгрома фашизма.

Но враг еще силен и нахрапист, он еще не осознал приближающегося проигрыша, он рвется и рвется вперед, ошалело, как зарвавшийся игрок, и кое-где прорывается. И тогда порой происходит неожиданное.

Вместе с командой выписанных из госпиталя и направлявшихся на отдых бойцов я следовала по направлению к Бийску. И вдруг мы оказались в тылу фашистских частей.

Не во всем из того, о чем пойдет мой дальнейший рассказ, я сама лично принимала участие. Но несколько необычное положение полуслепого разведчика вдруг сложившейся рейдовой группы настолько усилило работу воображения, такими содержательными и красноречивыми сделало любые детали, что я как бы одновременно была в нескольких местах, воспринимала события глазами сразу нескольких людей.

…Они бежали к роще. Неровными, лихорадочными скачками, тяжело топоча сапогами, хрипло дыша: в госпитале отвыкли бегать. Позади отрывисто взвизгивали пули. Ложбина скрадывала расстояние, а гитлеровский пулеметчик-танкист был, видно, не очень опытен — суматошные, длинные очереди шли в недолет.

Они уходили от врага. Уходили без единого выстрела. Но если б кто-нибудь в эти мгновения вгляделся в лицо старшего лейтенанта Самусева, длинными перебежками поднимавшегося вверх по склону, его бы поразило выражение дерзкого, лихого веселья, в общем-то мало уместного в подобной ситуации. Самусев заставлял себя держаться позади редкой цепи, хотя быстрые легкие фонтанчики пыли, вспыхивавшие среди пожелтевшей травы, подстегивали, заставляли бежать изо всех сил. Именно сейчас, в эти секунды бегства, бегства не панического, а заранее запланированного, Самусев до конца ощутил себя командиром. Командиром, чей план, расчет, боевая хитрость оказались более совершенными, чем у врага.

Госпитальная команда под его началом неожиданно оказалась в тылу вражеских войск, прорвавшихся к Кавказу. Наткнувшись на мотоколонну фашистов, безоружные солдаты разделились на две группы и ушли под прикрытие степных лесополос. Впрочем, безоружные — не совсем точно; у Самусева и Нечипоренко, командира второй группы, летчика, списанного в пехоту по ранению, было по нагану и по шесть-восемь патронов. Самусев и Нечипоренко и возглавили группы. Впрочем, о судьбе бойцов, ушедших с Нечипоренко, да и его самого я узнала несколько позже.