Станислав Гагарин - Возвращение в Итаку

Дочка все изменила, и останься она жить, кто знает, может быть, стала бы я примерной женой моряка, нашла бы счастье в детях, в домашнем очаге. Но не дано мне было этого счастья…

Нельзя, чтоб муж все время уходил из дому. В море, в пустыню, в тайгу – все равно куда; нельзя, чтоб жизнь прошла в разлуках, не заполненных ничем, кроме ожидания.

Я хотела рожать детей, кормить их грудью, стирать пеленки и готовить мужу обед, каждый день готовить, а не раз в полгода, когда он возвращается с моря. «Отсталая баба, обывательница», – скажете. Ну и пусть!

…Когда появилась дочка, я перенесла на нее все то, в чем не нуждался, как мне казалось, Волков. Теперь, после встречи на нашей улице, я засомневалась в своей правоте. Но сделанного не исправишь.

Это могла бы сделать Светка. Наша жизнь с ее рождением стала иной. Пусть Олег по-прежнему уходил в море, пусть… Теперь я ждала его не одна, со мной оставалась частица моего и его «я», и так было легче.

…В любви каждой женщины есть что-то материнское. Но Олегу опека была не нужна. А Станислав был слабее его. Об этом я знала давно и знала, что он любит меня. Решевский молчал, и только глаза его выдавали…

– О чем ты думаешь, Галка? – спросил вдруг Олег. – Если что-нибудь по части угрызений, то совершенно напрасно: я освободил тебя тем письмом.

Хотелось ответить ему резкостью, но нужные слова не приходили, и я промолчала, лишь неопределенно повела плечом.

Когда его осудили, ко мне вышел адвокат и сказал, что муж отказывается подавать кассационную жалобу в вышестоящую судебную инстанцию.

– Просит свидания с вами. Уговорите его. Дело-то сложное. У нас есть кое-какие шансы.

Волкова привели в комнату для свиданий. Он сел, поднял голову, силился мне улыбнуться, но улыбка вышла кривая, скорее гримаса. Выглядел Олег подавленным, но казался таким лишь мгновенье. Оно прошло, и передо мной сидел тот же подтянутый и невозмутимый Волков. Он заговорил глуховатым голосом, слегка покашливал:

– Не бери в голову, Галка. Восемь лет – не так уж много. Одна десятая того, что собирался прожить. Скоро меня отправят. Передач не надо. Оттуда напишу, сообщу новый адрес. Постарайся обо мне не думать. Живи. Как жить – совета не даю, не имею права. Сейчас я ни на что не имею права… Так уж получилось. Если в чем виноват – прости. Я этого не хотел.

Я порывалась что-то сказать, слезы застилали глаза, но он сказал еще несколько незначащих фраз и поднялся.

– Время не вышло, – сказал надзиратель.

– Нам больше не нужно, – ответил Волков, и надзиратель удивленно поднял брови, с интересом посмотрел на него.

Олег шагнул вперед, обнял меня, осторожно поцеловал в лоб, повернул и подтолкнул к двери.

– Иди, Галка, – негромко сказал он, – иди и попробуй обо мне забыть…

Это были последние слова Волкова. Когда я обернулась, его уже не было.

В тот же день ко мне снова пришел адвокат.

– Уговорили? – спросил он, и я вспомнила, что не успела ни о чем таком Волкова расспросить.

– Я тоже не сумел. Уперся – и ни в какую. Характерец…

«О-хо-хо, мне ли не знать его, этот «характерец», – подумала я.

– Знаете, – продолжал адвокат, – ваш муж спросил меня: правда ли, что после осуждения брак расторгается в упрощенном порядке?

– Ну и что?

– А то, что это действительно так. Я разъяснил Волкову юридическое положение на этот счет. Больше он ни о чем меня не спрашивал.

– Ну а мне-то зачем вы говорите это?

– У меня двадцать лет практики, Галина Ивановна, и я многое повидал на свете.

– Поняла вас. Это не тот случай. Благодарю за помощь.

Потом, уже став женой Станислава, я встретила адвоката на улице. Он вежливо поклонился мне, приветливо улыбнулся, и в глубине глаз мелькнуло что-то неуловимое, но я поняла, что он все знает, помнит и знает. Тогда я возненавидела себя, однако человек так уж устроен, что вечно себя ненавидеть не может… А вот про угрызения совести этого не скажешь.

Едва я проводила адвоката, пришел Юрий Федорович Мирончук, секретарь парткома Тралфлота. Он не стал утешать меня, просто посидел на кухне, выпил стакан чаю…

– Знаете, Галя, я уж так, по-домашнему, здесь посижу…

Волков его уважал, да и другие тоже… Я знала, что Мирончук воевал вместе с отцом Олега и был с ним рядом в последнем бою под Волоколамском. Юрий Федорович изредка бывал у нас. Мне казалось иногда, что в его внимании к моему мужу чувствуется нечто отцовское… Но сейчас я была уверена, что все предали, оставили в беде Олега, и Мирончук тоже. Тогда мне и в голову не пришло, что главное предательство я оставляю за собой.

Юрий Федорович уже уходил и, ступив ногой за порог, неожиданно сказал:

– А я Волкову верю. Здесь что-то не так. Ничего не обещаю, но и отчаиваться не следует. Попробуем разобраться до конца.

Потом протянул мне руку, больно стиснул ладонь и стал спускаться по лестнице, а я смотрела ему вслед и с горечью думала о том, что вот явился навестить, зарплату за это получает и «галочку», поди, сейчас поставит в плане мероприятий.

Если б знать тогда, кто есть на самом деле этот человек.

В тот день мне везло на «гостей»…

Прибежала Ольга, потом кто-то из соседей, а поздним вечером пришел Решевский. Он весь день бегал по городу, собирал подписи известных капитанов под ходатайством в прокуратуру республики о новом разбирательстве дела.

Подписей было немного, и Стас, расстроенный и поникший, сидел на том же месте, где пил чай Мирончук, и сил, чтобы меня утешать, видно, не было у Стаса. И слава богу.

Он сказал мне:

– Завтра снова всех обойду… Странное дело: вроде бы друзья Олега, а подписаться боятся… А ведь письмо не оправдывает его. Там содержится только просьба заново рассмотреть дело.

– Кто отказался? – спросила я.

– Павловский не стал и Рябов… А Женька Федоров сам меня разыскал, спросил про бумагу и подписал. Хотя они с Олегом были на ножах…

Вскоре он ушел. Я проводила Стаса до порога, заперла дверь и осталась одна. Ждать…

В первом же письме оттуда Олег спокойным и деловым тоном сообщал мне, что он обо всем подумал и принял решение. Мне не имеет смысла ждать его восемь лет, а с его стороны бесчеловечно рассчитывать на это. Посему он считает, что я абсолютно свободна в своих действиях и вольна поступать в соответствии со своими желаниями и потребностями. Пусть пойму его правильно. Это не значит, что он больше не хочет меня. Он просто не имеет на это желание права в силу, так сказать, определенных обстоятельств. И я, мол, могу ему на это письмо не отвечать. Мое молчание он воспримет как проявленное мною понимание сложившейся ситуации.

Лихое письмо написал мне мой муж. В нем сказался он весь, эдакий непробиваемый сверхчеловек. Конечно, я ответила, что он глупыш, если мог обо мне такое подумать, а выходит, что Волков был прав…