Станислав Гагарин - Возвращение в Итаку

Так сказал старейший капитан нашего бассейна, получивший диплом Ллойда еще до революции. И он был прав. И судьи тоже были правы, вынося приговор. А те, кто слышал взрыв мины, – жители Фарлендских островов, – не могли пока свидетельствовать в мою пользу.

Когда председатель суда спросил меня, допускаю ли я возможность ошибки в прокладке курса, под нарастающий шум присутствующих в зале я ответил:

– Да, допускаю… Но судно погибло от столкновения с миной.

– Подсудимый Волков, – спросил председатель суда, – признаете ли вы себя виновным?

Я должен был ответить «да» или нет». И все-таки я надеялся, что рапорт смотрителя на мысе Норд-Унст хранится в сейфе мистера Коллинза, догадывался о содержании этого рапорта, оно снимало с меня вину, и, может быть, когда-нибудь его содержание могло бы стать известным суду… И я не мог принять на себя несуществующую вину…

– Нет, – сказал я. – Если и виновен, то в том, что остался жив…

А потом судья прочитал приговор: «Виновным себя не признал… выдвинутая подсудимым версия не подтверждается документами… Листы дела такой-то и такой-то… Учитывая заключение экспертной комиссии… Принимая во внимание… Суд приговаривает гражданина Волкова Олега Васильевича к восьми годам лишения свободы с содержанием в колонии общего режима… Приговор может быть обжалован в семидневный срок, считая с момента его оглашения…»

Галку я просил не приходить на суд, но сейчас мне хотелось ее увидеть, и адвокат обещал передать мою просьбу.

Для себя я решил, что сниму с нее всякие обязательства и скажу ей об этом, когда увижусь с ней. Адвокат ушел, и я остался один со своими раздумьями, но понял, что притворяюсь перед самим собой, играю в рыцаря, а кому это нужно? Не мне, во всяком случае…

Уже тогда пришла ко мне мысль, как бы такой разговор не ударил Галку по сердцу, как бы я не оттолкнул ее придуманным из ложно понятого чувства благородства равнодушием. И все-таки я пошел на этот разговор. Теперь-то я знаю, что прозвучало это тогда, в камере, как отказ от нее. Не найдя для Галки доброго слова в те минуты, я расплатился за это сполна.

Но в то время слишком подавили меня события. Едва я закрывал глаза, я видел вдов, родителей и детей, плачущих в зале суда, за ними вставали лица погибших, и эта трагедия заслонила мой собственный мир; мои собственные беды казались чересчур мелкими. Отгородившись бедою от жизни, я притиснул к земле еще одну душу, даже не заметив этого тогда, не поняв, что делаю… Уже после случившегося, когда узнал о жене и Решевском, я часто думал, осыпая их мысленными упреками за «предательство», что тогда, в камере для свиданий, я предал не только ее, но и себя самого. Но в тот злополучный день, когда из подсудимого я превратился в осужденного, я не был еще готов к такому выводу. Мне предстояло многое узнать и пережить, чтоб научиться по большому счету искать изъяны в своих действиях и в самом себе…

Камера, куда меня поместили, была, пожалуй, даже попросторнее, нежели моя каюта на «Кальмаре». Правда, на новых плавбазах у капитанов настоящие апартаменты из нескольких комнат. Но на таких судах мне плавать не приходилось и теперь уже вряд ли придется… Я подумал, что, впрочем, и в своей каюте капитан одинок, хотя, независимо от класса корабля, на каждом из них капитан наделен неограниченной властью и судьба всего экипажа в его руках…

Трудно быть капитаном. Этой профессии не обучают. Учатся на штурмана в средних и высших мореходках. Капитаном становятся. Капитан – опытный штурман, отплававший положенный срок и благословленный на это святое место отделом кадров.

И дело не только в великой ответственности капитана за все и всех. Доверяешь экипажу – спи в своей каюте, не доверяешь – торчи на мостике дни и ночи рейса напролет. Что бы ни случилось на судне – столкновение ли, поломка ли двигателя, посадка на мель, пожар, потеря якорей, опоздание из рейса, «сгоревший» план или несчастные случаи с людьми, и чья бы ни была при этом вина – за все отвечает капитан. Только в одном случае снимается с него вина – в случае действия непреодолимой силы, «форс-мажор», как говорят французы, и «Акт оф Год» (действие бога), как говорят англичане. Ну, скажем, разверзлось неожиданно море, и корабль оказался на обнажившемся дне. Или цунами зашвырнуло судно на берег… Или… Впрочем, и здесь нужно доказать, что имело место именно «форс-мажор», а не элементарная оплошность капитана.

Гибель «Кальмара» – типичное «действие бога» или, скорее, черта, но так уж сложилось, что в игру случая включились иные силы…

Дважды я испытал в море чувства, какие, наверное, неведомы человеку, живущему только на земле. В первый раз это было, когда, окончив мореходное училище и получив штурманский диплом, я вышел на промысел со старым капитаном Фроловым. Сейчас он уже на пенсии, больше не плавает… Взял он меня к себе третьим помощником; на стоянке, когда готовились к рейсу, гонял по порту с разными поручениями и лично проверил полученные мною в навигационной камере морские карты, лоцию и мореходные инструменты: транспортиры, параллельные линейки, хронометры, секстаны… Словом, все, что находится в ведении третьего штурмана. Я из кожи вон лез, чтоб как-нибудь не опростоволоситься, и Фролов, по-видимому, остался доволен, разносов не устраивал, а говорили, будто он на них мастер. Капитан лишь неопределенно хмыкал, когда я докладывал ему о готовности судовых ролей, документов и штурманского оборудования.

Пока шли Балтикой, он все мои вахты простаивал на мостике, приглядывался, иной раз словно бы невзначай ронял замечания о том, что вот лучше взять пеленг на тот маяк или на этот, а здесь, мол, район интенсивного судоходства, скажите матросу, пусть повнимательней наблюдает вокруг; или отсюда вот уже хорошо слышны сигналы радиомаяка на мысе Скаген, попробуйте прикинуть радиопеленг.

В общем, старик вводил меня в настоящую штурманскую работу и делал это словно бы между делом, так что уже с первых вахт своих я почувствовал себя на мостике уверенно и быстро освоился с тем, что изучал в теории и закреплял на практике.

Но ясно, что одно дело – когда ты вроде гостя на мостике, крутишься под ногами у настоящих штурманов с секстаном в руках и лезешь к ним в карту со своим карандашом, а совсем другое – знать, что этот настоящий штурман – ты сам, и в твою спину испытующе глядят глаза капитана, решающего сейчас, достоин ли ты доверия в предстоящем рейсе или не достоин…

Остались за кормой Датские проливы, мы вышли в Северное море и огибали южную часть Скандинавского полуострова. В двадцать часов я заступил на свою «детскую» вахту. Фролов был уже на мостике. Когда я вошел, он о чем-то спорил со старпомом. Я принял у старпома место на карте, он показал мне приметные возвышенности и маяки, рассказал навигационную обстановку и, пожелав доброй вахты, ушел.