Николай Шагурин - Тайна декабриста. Сборник повестей

Старуху, видимо, особенно уязвил княжеский титул.

— Княжна Тараканова, подумайте! Я тут сорок лет живу, каково мне этакое слышать.

Старший лейтенант внимательно осматривал порожние бутылки, стакан на столе, поднося их к свету осторожно, словно тончайший хрусталь. Потом наложил на стакан сверху и снизу полоски картона, обвернул бумагой так, чтобы она не касалась стекла, обвязал шпагатом и, уходя, захватил с собой.

Тараканова, провожая Чернобровина, все бубнила свое:

— Так вы, товарищ сотрудник, будьте так добреньки, примите меры… Все стучит, все стучит… Нельзя ли выселить его отсюдова?

На глазах старухи появились слезы. Крепко, видимо, терроризировал жильцов Сухорослов.

На стакане были отфиксированы отпечатки пальцев, в том числе третий отпечаток большого пальца, целиком совпадавший с первыми двумя. Круг замкнулся. Сомнений не оставалось: ночным грабителем был Сухорослов. Чернобровин тотчас сообщил об этом Максимову.

— Хорошо, — сказал полковник (это слово в его устах значило многое!). — А теперь, Вадим Николаевич, давайте наведаемся еще к одному человеку.

Стремление отыскать хоть какой-нибудь след завещания привело полковника и старшего лейтенанта Чернобровина к крутоярскому старожилу Якову Кирилловичу Успенскому, бывшему букинисту.

На стук из-за двери отозвался тихий голос:

— Кто там? Входите, не заперто…

Комнатка Успенского была обставлена скромно: диван, миниатюрный буфет, тумбочка — вот и вся мебель. И все-таки здесь было страшно тесно, — почти каждую пядь свободной площади занимали книги. Они сверху донизу заполняли высокие открытые полки, лежали на полу связками и пачками.

Комната слабо освещалась откуда-то сбоку, но ни источника света, ни хозяина не было видно.

Максимов откашлялся.

— Тут я! — повторил голос.

Оказалось, что комната имеет ответвление вправо, закоулок, также уставленный книгами. Здесь-то за столом в мягком кресле сидел старик с огромными кустистыми седыми бровями.

Маленькая настольная лампа — “грибок” — освещала снизу широкие скулы и морщинистый лоб хозяина Перед ним лежали две раскрытые книги, которые он, по-видимому, ухитрялся читать одновременно.

“Ух ты! Прямо доктор Фауст!” — подумал ошеломленный и восхищенный Чернобровин.

Гости представились. Старик не выразил никакого удивления, только спросил: “Не насчет ли Сухорослова”? — и предложил сесть.

— Угадали, Яков Кириллович, — сказал, усаживаясь, Максимов. — Насчет его. Думаю, что вы сумеете сообщить нам кое-какие сведения, и тем самым окажете услугу в деле государственной важности. Начнем с главного. Вы, кажется, хорошо знали библиофила Егудина?

Старик сразу оживился, закивал головой:

— Геннадия Васильевича покойного? Как же, как же… Оказалось, что Яков Кириллович когда-то служил у него приказчиком. Когда Егудин выиграл по займу 200 тысяч рублей, выстроил винокуренный завод и, быстро богатея, получил возможность удовлетворить свою страсть к собиранию книг, он обратил внимание на молодого, любознательного, грамотного приказчика. И стал Яша у него чем-то вроде агента по скупке книг. Сперва Егудин брал его с собой в деловые поездки, потом Успенский начал разъезжать по сибирским городам самостоятельно, скупая для своего патрона старые книги. Покупал он и отдельные редкие экземпляры, но больше по-купечески размашисто крупными партиями — “штабелями”, шкафами и целыми частными библиотеками. За двадцать лет такой деятельности Успенский сам пристрастился к книгам и стал заправским библиофилом. После смерти Егудина Яков Кириллович держал свою книжную лавочку, а в советское время работал в книготорговых организациях как специалист по антикварным изданиям,

Книги заменили ему жену, детей, семью. Личная библиотека Успенского представляла весьма обширное собрание литературы.

… К этому человеку и явился и свое время продавать книги Сухорослов. У старика руки затряслись, когда он взял первую: “Рассуждение о метании бомбов и стрелянии из пушек”, редчайшее издание петровской эпохи. Были здесь и другие книги в том же роде, ценимые антикварами на вес золота. Но старик сразу догадался о происхождении предлагаемого ему “товара”.

— Где взяли? — сурово спросил он.

Сухорослов залепетал что-то о сундуке, оставшемся от покойного деда. Но обмануть Якова Кирилловича было невозможно, он сразу признал экземпляры из остатков егудинского книгохранилища. Подобно многим другим букинистам, старик обладал феноменальной памятью на книги. Как же: это самое “Рассуждение” он когда-то приобрел для Егудина в Томске и заплатил сумму, на которую в те времена можно было купить домик. Тот самый экземпляр: вот и уголок титульного диета оторван.

— Ну как, возьмете?

— А что хотите?

Цену Сухорослов назвал небольшую, сравнительно с подлинной стоимостью книг.

— Хорошо, возьму, — сказал Успенский. — Оставьте, у меня не пропадут. За деньгами завтра пожалуйте, в обед, сейчас не имею столько.

По уходе Сухорослова старик долго перебирал томики, радовался им, как старым друзьям, гладил свиную кожу и сафьян переплетов, листал шершавые, желтые страницы, любовался старинным шрифтом. А в душе его ожесточенно боролись два чувства — доходящая до фанатизма страсть к редкой старинной книге и врожденная честность.

С одной стороны, он мог за бесценок стать обладателем уникальных изданий. С другой стороны, эти книги являлись теперь народным достоянием, и, приобщив их к своему собранию, он стал бы соучастником вора, сам стал бы вором, укравшим их у советского народа.

В момент этой мучительной борьбы на чашу весов упала такая деталь: перелистывая “Рассуждение”, Яков Кириллович увидел подчистки — следы удаленных печатей и штампов, а одна страница была грубо вырвана. Старик даже застонал, словно от нестерпимой физической боли. С этого мгновения он люто возненавидел Сухорослова как личного врага.

Утром Успенский бережно завернул книги в кусок полотна и отнес в музей. Остальное известно.

— Расскажите нам, пожалуйста, Яков Кириллович, о библиотеке Егудина, — попросил Максимов.

Огонек загорелся в глазах старика, он словоохотливо пустился в воспоминания:

— Какое собрание было! Геннадий Васильевич тридцать пять лет его собирал… Вторая библиотека в Сибири считалась после Томской университетской, да-с! Восемьдесят тысяч томов, рукописей почти полмиллиона — экое богатство, боже мой, боже мой!

Сгорбившись и полузакрыв глаза, старик повествовал о делах, которым минуло полвека. Но картины прошлого вставали перед ним зримо, рельефно, будто произошли только вчера. Вот двухэтажный дом, построенный Егудиным специально под библиотеку, вот залы его, уставленные десятками шкафов. Но книги не умещались в шкафах и, как воды, прорвавшие плотину, затопляли все — лежали на столах, на стульях, на полу. И среди этих сокровищ расхаживал сам просвещенный хозяин, в накинутом на плечи пледе, благообразный, с длинной редкой седой бородой и умными глазами.