Павло Загребельный - Капитан Шопот

— Здравствуйте, товарищ... — старшина запнулся, не зная, как назвать Богдану. Хотел сказать: «Товарищ артистка», но вовремя спохватился. «Товарищ певица» звучало тоже не совсем уместно. Фамилию ее хотя и знал, но боялся, что это фамилия ее бывшего мужа, то го мордатого хвальбуши, а раз так, то зачем же его вспоминать?

— Здравствуйте, — приветливо встретила его Богдана, потому что он нес им опасение от неловкого молчания. — Меня зовут Богдана. Вы так и называйте.

— Так точно. А по отчеству?

— Можно и без этого. А если хотите, то моего отца звали Иван.

Старшина не уловил этого «звали», а может, и уловил, но решил не переспрашивать, потому что если на самом деле отец Богданы погиб, то зачем же бередить рану. Он не пришел сюда заниматься пустословием и разводить воспоминания или там охи и ахи, — он пришел с заранее определенной целью, иначе и не заглянул бы к капитану. Теперь должен был без промедления изложить цель своего прихода.

— Разрешите, товарищ капитан. Я вам как-то показывал, но вы... Разрешите напомнить, что к вашим услугам есть две комнаты... Можем посмотреть...

Старшина козырнул и отступил от двери, которую закрывал спиною. Уступил дорогу капитану и Богдане, готовый сопровождать их при осмотре жилья хотя бы чуточку более удобного и просторного, чем эта келья с солдатской койкой, застеленной серым казенным одеялом. В такой келье может пропасть самая большая на свете любовь. Это старшина знал точно.

— В самом деле! — вскочил капитан. — Пойдем... посмотрим!

— А можно мне... остаться здесь? — несмело спросила Богдана. — Я потом... посмотрю.

Видно, она просто боялась выходить из этой комнаты и встречаться с любопытными глазами, — и так отважилась вон на какой смелый поступок, теперь должна была собраться с силами для новых начинаний.

— Так, может, и мне не нужно... смотреть? — заколебался капитан. — Может, я тоже в другой раз? Мы вместе с Богданой...

Но если колебания Богданы старшина еще мог как-то понять, то понимать капитана он совершенно отказывался. Его старшинская душа не могла согласиться с таким пренебрежением к вещам, от которых — он знал это хорошо — зависело будущее благополучие капитана и, если хотите, его семейное счастье. Человек должен иметь кусок хлеба, сорочку и жилье — этого никто не станет отрицать. Тем большее право ты имеешь на все это, когда заработал и кусок хлеба, и сорочку, и крышу над головой. А кто же здесь больше тебя заработал?

— Нет, товарищ капитан, так нельзя, — решительно сказал Буряченко. — Вам нужно пойти и посмотреть квартиру, и мы должны с вами сразу прикинуть, что там и как, иначе я не могу отвечать, а я отвечаю...

Он чуть ли не силком вытащил капитана из канцелярии и повел через двор в березовую рощицу, где среди хозяйственных построек стояли жилые домики старшины и офицеров.

Богдана оставалась в одиночестве недолго. Кто-то стукнул в дверь, подождал ответа, стукнул еще раз, Богдана снова промолчала, ожидая, что же будет дальше. В комнату заглянул сержант Гогиашвили. Его красивая черная голова на крепкой загоревшей шее напоминала голову какого-то античного героя со старинной медали или монеты. Только, кажется, все античные герои и императоры были безусыми, а у Гогиашвили над верхней губой чернела узенькая полоска грузинских усиков.

— Можно? — спросил шепотом сержант. В голосе его была такая встревоженность, а в глазах столько сочувствия к молодой женщине, что она мягко улыбнулась, кивнула сержанту. Гогиашвили вскочил в комнату легко, как барс, но от двери, как и старшина, отойти не решился, хотя и хотелось ему приблизиться к Богдане, повел плечами так, будто готовился поднять тяжелую штангу; его грудь ходила ходуном, не от силы, которой была наполнена, а от волнения; он поднял обе руки, взмахнул ими, потянулся к Богдане, горячо сказал:

— Вы не бойтесь! У нас тут очень хорошо! Тут никто не скучает!.. Мы организуем самодеятельность! Мы с вами такую самодеятельность!.. Поедем и в Киев, и в Москву! Мы все с вами сделаем! Все!..

Глаза у него сухо посверкивали, горячие черные глаза, губы пламенели, он быстро облизывал их кончиком острого, упругого языка, ждал от Богданы каких-то слов, надеялся увидеть, как потеплеют, станут более мягкими, не такими настороженными ее глаза, хотя никто, и сама Богдана не просила его утешать, он стремился непременно ее утешить, рассказать, какие прекрасные хлопцы служат здесь, на заставе, какая это застава, какие тут леса и горы. Элементарный такт сдерживал Гогиашвили от того, чтобы начать расхваливать еще и капитана, сержант хорошо понимал, что с капитаном у Богданы все в порядке, что теперь ее опасения касаются лишь их маленького коллектива, этих людей, чужих для нее, непонятных, которых она боится, не решается подумать о своей будущей жизни здесь, среди них.

— Хотите, я обучу вас борьбе? — не унимался Гогиашвили. — Классической, самбо, даже дзюдо!..

Капитан и старшина появлением своим прервали поток обещаний сержанта, Гогиашвили испуганно отскочил от двери, козырнул, вытянулся в струнку.

— Вы что здесь, товарищ сержант? — из-за спины Шопота гаркнул на него старшина.

Богдана встала, легко подошла к Гогиашвили, засмеялась, посматривая на мужчин.

— Мы с сержантом... говорили о том, как организуем на заставе художественную самодеятельность.

Шопот недоверчиво посмотрел на сержанта.

— Так точно! — радостно воскликнул тот. — Кроме того, разрешите, товарищ капитан, поздравить от имени личного состава вас и вашу уважаемую жену...

Старшина украдкой показал грузину кулак. Перехватил чертов парень инициативу! Нужно было бы ему, Буряченко, поздравить капитана первым, а он, вишь, начал о подушках, о кровати...

— Катись отсюда, пока не поздно! Вот что я тебе скажу, — прошептал старшина грузину.

Тридцать дней, проведанных на Адриатике, показались Кемперам расчудесными.

Ездили ужинать на остров Святого Стефана. Странный остров. Упала когда-то в море у самого берега желтоватая скала, очевидно, много лет лежала там пустынная и грустная, пока не удалось однажды дружной семье рыбаков Паштровичей захватить богатую добычу с турецкого флота, который они разгромили в Которской бухте, и вот Паштровичи, чтобы не делить между собой богатство, решили построить на острове жилье для себя, превратить пустынную скалу в рыбацкую крепость, отдав ее под покровительство своего патрона — Святого Стефана. Сотня домиков, прилепленных так тесно друг к другу, что между ними пролегали не улицы, а лишь каменные тропинки, в самой высокой части острова — маленькая церквушка, была там и небольшая площадь для родовых собраний, на которых решались важнейшие дела. Улицы-тропинки назывались просто и романтично: улица Якоря, улица Солнца, улица Рыб, улица Цветка. И на домиках вместо вывесок с названиями улиц выкованы из черного толстого железа изображения солнца, рыбы, цветка. Кто-то сообразил, что за такую романтику можно получить немалые деньги с богатых иностранцев. Так появились здесь коттеджи, виллы, рестораны, бары, в которых сидят теперь богатые бездельники, наползающие сюда со всего света и платящие за один день пребывания на острове Святого Стефана почти столько, сколько Кемперы заплатили за месячное пребывание в Будве.