Юрий Пересунько - Искатель. 1982. Выпуск №5

— Э-э, геноцвали… — Грузин, кряхтя, согнулся, полез было за кошельком, как вдруг увидел остановившихся позади скамейки людей. Он резко выпрямился, посмотрел на Петуха.

— Э?..

— Я старший инспектор Гридунова. — Нина Степановна достала удостоверение. — А кошелек поднять все-таки надо.

Видно было, как у грузина расширились глаза. Петух же продолжал безучастно сидеть на скамейке.

— Это ваш кошелек? — повернувшись к нему, спросила она.

— Нет.

— Тогда ваш?

От такой несправедливости у грузина бешено забегали глаза, он вскочил со скамейки.

— Э-э-э… Ты что? Ты что?! — Он потянулся к Петуху. — За такие вещи знаешь что… Это его, его кошель!

— Поднимите.

Петух послушно нагнулся, достал из-под скамейки женский косметический кошелек.

На листе, лежавшем перед Гридуновой, было написано: «Рыбник Эдуард Самуилович. Кличка — Петух. Год рождения 1944-й. Уроженец города Черкассы. Образование высшее, ранее не судим, к уголовной ответственности не привлекался. В настоящее время работает экспедитором. Оклад 75 (семьдесят пять) рублей. Семейное положение — холост. Брак с Кухняренко Н. М. расторгнут в 1975 году».

Шел второй час допроса, но его цель — «получение полных и объективно отражающих действительность показаний», как было написано в учебнике криминалистики, не была достигнута даже наполовину.

— Эдуард Самуилович, так кто же все-таки вам дал это? — Гридунова кивнула на голубой косметический кошелек, лежащий на краю стола.

— Я уже говорил: нашел в «Туристе». В ресторане.

— Вместе с валютой?

— Да. — Рыхлый и сникший, слегка лысеющий, Рыбник был похож на попавшегося в чужом огороде мальчишку.

— Когда это было?

— Два дня назад.

— Могли бы узнать официанта, который вас обслуживал?

— Вы это… Вы меня не поняли — я был в баре. И-и… немного пьян.

— Крутите. Ох и крутите, Эдуард Самуилович! — Гридунова взяла кошелек, достала из него два клочка бумаги. На одном из них был расписан официальный, на другом рыночный курс валюты. Причем на клочке с рыночной ценой указывалась сумма советских рублей, которая должна быть получена при сделке. Отдельно доллары, франки, лиры. В косметическом кошельке был полный «компот» — всего на пятьсот инвалютных рублей. Записи четко соответствовали разложенным на столе денежным знакам.

— Кто расписал вам курс?

— Э-это было уже там, в-в кошельке. — От волнения Рыбник начал заикаться, его пухлые, усыпанные рыжими родинками пальцы нервно затеребили рубашку. — Правда, там было.

— И вы это решили использовать для собственной наживы?

— Да, да! — с радостью согласился Рыбник.

«Ишь ты, джентльмен…» — с неприязнью подумала Гридунова. Эти два клочка бумаги были расписаны явно женской рукой.

— Эдуард Самуилович, ну а почему вы, человек с высшим образованием, вдруг ушли из научно-исследовательского института и устроились простым агентом в заштатную контору? На новом месте что, больше платят?

— Н-нет… вы понимаете. — Рыбник замялся, воровато посмотрел на Гридунову. — У меня не сложились отношения в институте, зажимали…

— Неправда. О вас неплохо отзываются на прежнем месте работы. Мы запрашивали.

— Зачем? — встрепенулся Рыбник. Потом вдруг опять сник, сказал тихо: — Ну-у, я не знаю… Мне казалось, что…

Зазвонил телефон. Говорил Пашко, который в соседней комнате снимал показания с покупателя Чарошвили.

— Нина Степановна, я закончил.

— Признался?

— Так точно.

— Пусть кто-нибудь занесет протокол.

Гридунова положила трубку, посмотрела на Рыбника. Тот выжидающе уставился на нее. Было видно, как напряглись пальцы на его руке, вытянулась и без того тонкая шея. В дверь постучали, вошел сержант, передав протокол допроса, тут же вышел. Не обращая внимания на ерзающего Рыбника, Нина Степановна быстро пробежала глазами убористые строки:

«Я, Чарошвили Давид Георгиевич, прибыл в Одессу, чтобы сделать кое-какие покупки. Накупив подарки своим родным, знакомым и друзьям, я оставшееся время решил провести в комиссионных магазинах. Однажды ко мне подошел мужчина, позднее, как я узнал, он оказался Эдуардом Рыбником, и спросил, не нужна ли мне валюта. Я сказал, что нужна. «Сколько?» — спросил он. «Много», — ответил я. Тогда он записал номер моего телефона в гостинице и сказал, что мне позвонят в тот же вечер. Вечером я был в номере и ждал звонка. Примерно часов в восемь позвонили, говорила женщина. Она спросила, сколько мне нужно валюты. Я сказал. Тогда она назначила место встречи и сказала, что там меня будет ждать человек; им оказался Эдуард Рыбник…»

Гридунова подняла голову, спросила жестко:

— Кто звонил Чарошвили?

— Я.

— Неправда. Вот его показания. — Нина Степановна подвинула протокол допроса Рыбнику, увидела, как он буквально надвинулся на стол и стал пожирать глазами строку за строкой. Капелька пота выкатилась из-под его иссеченных реденьких волос, упала на стол.

— К-кажется, я попросил звонить маму. Да. Она говорила с ним. — Он кивнул на протокол допроса Чарошвили.

— Рыбник, Рыбник… — Нина Степановна тяжело вздохнула. — Вы хотите очную ставку с матерью?

— Нет. Н-нет! — Рыбник сжался, затравленно посмотрел на Гридунову. — Я расскажу. Всю правду. — Он заторопился. — Эта валюта моя. Вся.

— Где вы ее достали?

— Часть дала Сербина, часть накопил. По мелочи.

— Кто такая Сербина?

— Наташа. Знакомая.

— Адрес? Телефон?

— Адреса не знаю, а телефон… — Рыбник судорожно потер лоб, цифра за цифрой назвал номер.

— Это служебный?

— Да.

— Кто расписал курс?

— Не знаю. Я ее просил. Наверно, она.

«Крым» шел своим курсом на Ялту. Убаюканные бирюзовым небом и иссиня-черной гладью моря, на котором не было ни одной морщинки, радовались круизу пассажиры, а Ирина Михайловна, подобно зафлажкованной волчице, металась по судну, срывая свою злость на официантках и коренщицах, и не могла найти то единственно правильное решение, которое помогло бы вырваться из страшной неизвестности, что настигла ее после того страшного утреннего звонка. «Ах, Монгол! Ах, подонок! — почти шипела она, оставаясь наедине с собой. — Решил весь банк сорвать… Ну что ж, посмотрим, чья возьмет!»

Теперь ее пугало все: и сможет ли мать перехватить до Монгола брошь, и то, как она будет расплачиваться за Часовщикова, — все. Впрочем, последнее ее волновало пока что меньше всего: при первой встрече, если таковая и произойдет, она как-нибудь отбрешется, насулит золотые горы, а потом… При этой мысли у нее злорадно растягивались губы. Потом она будет в Риме. Но главное сейчас паучок. Бриллиантовый паучок. «Господи, какая же я дура, что доверилась Монголу! Ведь видела, видела, что это за тип, а вот на тебе…»