Виктор Пронин - В исключительных обстоятельствах

Из внутреннего кармана пиджака Кастильо вынул пачку денег и сунул их Ружинскому.

— Это аванс.

У хозяина заблестели глаза, и Кастильо подумал: «Такой мать родную продаст. Макс Гюнтер был прав, рекомендуя «артиста».

Ружинский с явным удовольствием сунул пачку денег в карман. Гость улыбнулся:

— Для порядка — прошу расписку. Как говорят русские — деньги любят счет, а я отчитываюсь перед шефом.

— Расписку? Это можно, — согласился Ружинский. Написал расписку, поставил подпись и даже дату, хотя об этом и не просили.

— Вот и прекрасно. Будем считать, что главная часть дела сделана. Остались детали... — И Кастильо извлек из портфеля небольшой сверток. В нем находился миниатюрный фотоаппарат и кассеты к нему с запасом пленок.

— Вы, надеюсь, не разучились обращаться с этим?

«Артист» повертел аппарат в руках и ответил:

— В принципе, да. Но этот необычен. Покажите, как пользоваться, заряжать?

Кастильо продемонстрировал несложную технику в действии, сказал: «Думаю, излишне напоминать о максимальной осторожности. Не хуже меня знаете, чем кончается провал агента в Советском Союзе. Но если вдруг... уличающие вас доказательства уничтожить, а при задержании и допросе все начисто отрицать. Меня вы не знаете, я вас тоже... Ясно?»

— Ясно, господин Кастильо. Но я хотел бы знать более существенное — как будем поддерживать связь?

— Запишите адрес... Жаклин Жаньен. Улица Ваграм, 75018, Париж, 65, Франция. Лучше, если запомните, а записку уничтожьте... Собрав достаточную информацию, отошлите по этому адресу письмо с таким текстом: «Милая Жаклин, я очень доволен поездкой, полон прекрасных впечатлений. Хочется, чтобы ты была здесь, рядом со мной. Скучаю, целую, твой Жаньен». Вместо обратного адреса укажите — «Проездом». Открытку опустите в Москве. Слева, не забудьте — слева проставите дату отправления, любую. Это будет означать, что пишете не по принуждению. В противном случае дату проставьте справа. Значит, с вами что-то приключилось... Получив открытку, мы пришлем вам письмо с тайнописным текстом. Его тоже отправят из Москвы. Видимый текст будет чисто бытовым, а между строк после проявления обнаружите указания, как действовать дальше. Потом перейдем на бесконтактную связь, через тайники. Об этом дадим вам знать. А теперь получите средства тайнописи и проявления. — Кастильо достал небольшую коробочку. — На дне ее — инструкция. Дело не хитрое. Спрячьте подальше.

— Не беспокойтесь, я живу один.

— Мне известно, — продолжал Кастильо, придав голосу строгость, — вы занимаетесь валютным бизнесом. Это опасно, особенно в вашей стране. Легко очутиться за решеткой. Кончайте с этим, порвите все связи с валютчиками.

Ружинский удивлен — неужели и это известно новым хозяевам?

— Видимо, фирма не зря деньги платит, господин Кастильо... Такая осведомленность...

— Мы знаем о вас больше, чем предполагаете, — недобро усмехнулся тот и спросил: — Как у вас с работой? Поговорим о возможностях сбора информации.

— Я скромный советский служащий. Снабженец фабрики местной промышленности. Участвую в художественной самодеятельности: солист ансамбля, пою, и, кажется, неплохо. Играю на разных инструментах. С самодеятельностью разъезжаем по предприятиям Владимира и других городов области... Пользуемся успехом. Иногда выступаю с сольными концертами. Бывают шефские концерты в воинских частях.

— О, это же прекрасно! — перебил Кастильо. — Отличная возможность собирать интересующую нас информацию. Только не вздумайте дурить, — теперь в голосе металл. — С нами шутки плохи. Отыщем! Нашел же я вас, когда понадобились.

— Вы зря повышаете голос и угрожаете мне. Я и так навеки связан с вами.

— Вот и хорошо. Люблю умных, деловых людей, понимающих с полуслова. А теперь удаляюсь. Желаю успеха.

...Через час Кастильо примкнул к своей группе. Показалось, что отлучка осталась незамеченной.

Утром иностранные гости выехали в Суздаль. Кастильо больше никуда не отлучался и вел себя как добропорядочный экскурсант, жадно внимающий тому, что рассказывает опытный экскурсовод...

Тем временем Бутов уже докладывал Клементьеву о встрече Кастильо с Ружинским. Тут еще много вопросительных знаков. Не агент ли этот «артист». А если да, то где и когда его завербовали?

— Скорее всего, во время войны, — высказал предположение генерал Клементьев и распорядился собрать как можно больше сведений о Ружинском, тщательно разобраться с его прошлым.

— Катя, это ты? Бог мой, наконец-то я слышу твой голос! Здравствуй, Катюша! Это я, Мигуэль. Да, да, тот самый Миги, которого ты учила кататься на коньках. Вспомнила? То есть как это где? В Москве, в гостинице...

Катя! Это его юность, романтическая страница жизни испанца и до сих пор, кажется, любовь, не совсем угасшая...

Они подружились в ту незабываемую пору, когда советские люди с тревогой следили за сводками боев под Мадридом и Валенсией, когда Мигуэля в числе других испанских детей приютил Советский Союз. Над интернатом в котором он жил и учился, шефствовала соседняя школа, где старшей пионервожатой была живая, круглолицая, курносенькая девчушка, с длинной толстой косой цвета пшеничной соломы. Шефы часто бывали в интернате на концертах художественной самодеятельности. Мигуэль с Катей не раз исполняли дуэтом советские и испанские песни.

Сперва это была дружба. Потом пошли якобы случайные встречи вне интерната, потом Катя учила испанского мальчика кататься на коньках, а затем начались дальние загородные прогулки. Молча шагали, молча же останавливались и подолгу не отрывали глаз друг от друга. Взгляды им казались красноречивее слов. Тайное скоро стало явным. В один прекрасный день Мигуэль был приглашен в дом, и родители Кати радушно приняли его, сына далекой Испании. Миги стал приходить в этот дом запросто, без особых приглашений, и он не мог не почувствовать, что хозяйка дома, Нина Петровна, рада ему.

...Июнь 41-го они пережили так же, как миллионы их сверстников и сверстниц. Оба твердо решили, что вместе отправятся на фронт, завтра же пойдут в военкомат. Мигуэль сказал, что и ему, прихрамывающему, на войне дело найдется. Но в условленный час Миги позвонил, что он приболел. Катя пошла одна. Таких, как она, здесь было уже много. Старший политрук сказал ей то же, что и другим: «Не спешите. Придет ваш черед, тогда и позовем». Из военкомата она помчалась в интернат навестить больного и была несколько удивлена, узнав, что ее друг поехал на какой-то завод оформляться учеником токаря. Катя пожала плечами: «Почему он так? Ведь договорились... Никто за язык не тянул». Но тогда было не до раздумий.

Война разлучила их. Мигуэль пошел на завод, и осенью 41-го его цех, выполнявший заказы фронта, эвакуировался в Сибирь. Две недели перед этим они не виделись. Мигуэль дневал и ночевал в цехе, Катя дежурила в штабе МПВО. В полночь заводской эшелон должен был отправиться с Ярославского вокзала, и Мигуэль буквально за два часа до отъезда прибежал проститься, но застал только заплаканную Нину Петровну. Муж и сын ушли на фронт с дивизией народного ополчения, а что касается Кати, то она ничего вразумительного сообщить не может.