Виктор Пронин - В исключительных обстоятельствах

Бросив колбасу на стол, Виталий захлопнул дверь.

— Даже не знаю, — растерянно проговорил Олег. — Вроде опять надо идти морду бить, но сколько же можно... Я боюсь, еще поменяю ему чего-нибудь местами...

Остальные промолчали. Длинная фигура Виталия, изогнутая в проеме двери, его искаженное лицо, хриплые крики, которые, казалось, до сих пор метались по купе, — все это угнетало.

Первый не выдержал Афоня.

— Пойду погуляю, — сказал он.

Прихватив шапку, вслед за ним молча вышел Олег. Потом поднялись Левашов и Арнаутов.

— Немного же ему потребовалось, чтобы вот так расколоться, — сказал Афоня. — У нас бы он не смог работать. Надо же — три дня не поел, и вот он, со всеми внутренностями.

— Со всеми потрохами, — поправил Олег.

— Я помню, нас занесло как-то на участке, в тайге, — продолжал Афоня. — Бульдозеры не могли пробиться, вертолеты не нашли. Почти неделю как в берлоге жили. Один, помню, плакать на пятые сутки начал, один даже умом маленько тронулся. Но чтобы вот так... Нет, такого не было.

— А знаете, — сказал Арнаутов, — я доволен, что судьба подбросила мне такую недельку, когда можно оглянуться по сторонам, назад... Иногда это необходимо — оглянуться назад. Идут годы, появляются новые друзья, новые цели. Вернее, исчезают старые друзья и старые цели. А своя дорога, с которой ты сошел когда-то, где она? Да и о какой дороге речь? Глухая, заросшая тропинка и... И стоит ли теперь сходить с чужого, но такого удобного асфальта? — неожиданно спросил Арнаутов, повернув к Левашову усталое, осунувшееся лицо. И два маленьких желтых язычка пламени шевелились в его глазах. Спрятав руки в рукава пальто, он как-то весь съежился, так что и пальто, и шапка сразу стали ему велики. Старик уже не снимал пальто и даже спал в нем, подтянув ноги, чтобы согреться. — А потом однажды осенью, — продолжал Арнаутов, — ты спохватишься и с ужасом обнаружишь вдруг, что самого-то тебя в тебе и нет. Из зеркала на тебя смотрит чужой и не очень хороший человек. А ты, ты растворился в словах, поступках, которые тебе подсказали или до которых ты додумался сам, рассчитывая на чье-то одобрение, на какую-то выгоду...

— И вы получили эту выгоду? — спросил Левашов.

— Какая выгода... Вы же знаете, что ее нет, ведь вы это знаете! — почти выкрикнул старик. — Вы хотите спросить, понял ли я это? Я это понял. Я думаю о другом... Что мне сказать этому старому человеку, который смотрит на меня из зеркала? Сережа, вы думаете о смерти, о собственной смерти?

— Бывает.

— Одно дело, когда бывает, а другое — когда эти мысли не выходят из головы. Ты переступаешь какой-то порог и однажды ловишь себя на том, что живешь судорожно и торопливо, комкая дни и месяцы, как комкают слова на трибуне, когда выходит время. Хм, знаете, на острове иногда происходят странные вещи... Неожиданно вдруг выясняется, что человека, который прожил здесь, казалось бы, всю жизнь, хорошо знают где-то на материке. Не только знают, но давно ищут, и вовсе не для того, чтобы вручить наследство.

Левашов с удивлением посмотрел на старика.

— Я хочу сказать, — продолжал Арнаутов, — что когда-нибудь найдут и меня. Боже, сколько будет удивления! Такой тихий, старик, такой безобидный, и надо же! Видите ли, Сергей, время от времени подворачивается возможность с выгодой нарушить закон, но не каждый человек в состоянии отказаться от нее, от этой возможности... Вы понимаете, о чем я говорю?

— По-моему, вы говорите о себе.

— Д-да. А потом все зависит от того, как повезет. Большинству не везет. Мне повезло, но я этого не знал. Я уехал до того, как все решилось.

— Послушайте, — сказал Левашов, — давайте назовем вещи своими именами, а то наш разговор, простите, напоминает мне игру в жмурки. Вы совершили хищение?

— Хм, как вы сразу быка за рога...

Арнаутов с удивлением посмотрел на Левашова, перевел взгляд на свечку, опять взглянул на собеседника, усмехнулся.

— После этих ваших слов я невольно почувствовал себя в кабинете официального представителя правосудия.

— Вы не ошиблись, — Левашов вынул из кармана и показал Арнаутову удостоверение.

— Ишь как... А я-то, дурак старый, решил, что интересен вам как человек, что ли. Итак, насколько я понял ситуацию, допрос начался давно?

— Не говорите глупостей. И не надо кокетничать. Этот разговор затеяли вы, а не я. И уж коли вы его затеяли, позвольте задать вам несколько вопросов, чтобы не возвращаться к этому в Южном. Куда вы едете?

— В командировку.

— Будьте добры, покажите мне свое командировочное удостоверение.

— Пожалуйста.

— Здесь сказано, что вы должны были выехать на день раньше. Что вам помешало?

— Как сказать... Ничего, конечно, не помешало... Просто я решил... решил побыть денек дома... Этакая невинная хитрость простительна, как мне кажется, в моем возрасте...

— Невинная хитрость, винная хитрость... Зачем это вам? — с горечью спросил Левашов. — Не пойму...

— Спрашивайте, спрашивайте, — усмехнулся Арнаутов. — Ведь вы хотите меня в чем-то уличить...

— Уличить — это не то слово. Словом «уличить» вы хотите обидеть меня и высказать пренебрежение к моей работе, разве нет? Разве я дал для этого вам основания? Разве я в чем-то обидел вас?

— Простите. Вы должны понять, что у меня к людям вашей профессии особое отношение,

— Ладно, замнем. Так вот насчет уличения... Я хочу знать — официальная цель вашей командировки единственная? Или есть еще какая-то оказия? Давно ли вы знали о предстоящей командировке? И почему задержались на день? Поймите меня — я-задаю эти вопросы не для того, чтобы уличить вас, а для того, чтобы оправдать.

— Даже так... Попробую вам поверить. Я действительно хотел уехать на день раньше, но боялся. Когда пришел на вокзал, мне показалось, что... что там ожидает поезда человек, который знал меня раньше. Теперь я понимаю, это был психоз, не больше, но я не уехал. Даже отказался было от командировки вообще, но в последний момент опять передумал и все-таки поехал.

— А теперь о том давнем хищении.

— Мои действия квалифицировали как безалаберность. Но она ведь тоже наказуема. Тут, на острове, мне можно было жить довольно сносно, если бы не постоянный страх. Он повсюду тащился за мной, как гиря на цепи. Мне все время казалось, что меня обнаружили и не сегодня-завтра спросят о той цифре с четырьмя нулями. Страх... Когда, случалось, он пропадал, я чувствовал, что чего-то не хватает. Именно страх взбадривал меня, давал силы жить. Благодаря страху я легко просыпался, бодро ходил на работу. Он стал для меня как наркотик. Я был неутомим, когда другие валились с ног, я мог не спать сутками и даже получал от всего этого какое-то странное наслаждение. Но так не могло продолжаться вечно. Благодаря тому же страху у меня было уже два инфаркта. Очередь за третьим. Говорят, больше трех бывает очень редко. Ну вот, собственно, и все.