Богомил Райнов - Искатель. 1971. Выпуск №4

— И конца ей не видно? — добродушно спросил я.

— Именно так, тщетно ждать конца, если между нами, — при этих словах Сираков нервным жестом показал на себя и женщину, — если между нами лежит покойник!

— Покойник? — оживился я.

— Да, да, покойник, — хмуро кивнул Сираков.

— Кто именно? Извините, но это в какой-то мере по моей части.

Сираков порывисто и как-то театрально указал рукой в угол:

— Вот этот!

— Ага… Вот этот… — пробормотал я, повернувшись к портрету. — А кто это?

— Вот полюбуйся! — голосом победителя сказал хозяин своей супруге. — До чего ты меня довела, даже инспектор милиции не может меня узнать!

Тут Сираков снова повернулся ко мне и жестом фехтовальщика указал на снимок:

— Это Константин Сираков, ученый, философ, мертвый, погибший, уничтоженный. А перед вами, — тут оратор воткнул воображаемую шпагу себе в грудь, — Коста Сираков — руина, Сираков-бухгалтер, грустные остатки мертвого прошлого…

— Да, сложно… — вздохнул я. — Но это немножко приближает нас к причине моего визига. Я тоже интересуюсь покойником, хотя и не таким символичным. Речь идет об Иване Медарове.

— Что-о? — воскликнула хозяйка, подавшись вперед.

— Да, гражданка, — проговорил я официальным тоном, который приберегаю для подобных случаев. — Как мне ни неприятно, но именно я вынужден уведомить вас: вашего брата нет более в живых.

Сиракова готова была заголосить, но под суровым взглядом мужа ограничилась несколькими слезинками и очень скромным всхлипыванием. Я закурил сигарету с облегчением, словно мне удалось, избежать крупной неприятности.

— Не так уж и неприятно… — пробурчал хозяин.

— Коста, стыдись, — в голосе женщины звучали неподдельные слезы.

— Я вижу, вы не слишком уважали покойного, — заметил я.

— Уважал? — переспросил Сираков. — Такие люди, как он, заслуживают не уважения, а…

Он взглянул на жену и умолк.

— Не стесняйтесь, — подбодрил я его, — заканчивайте свою мысль.

— Моя мысль ясна, — рявкнул Сираков.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что он заслуживает именно того, что с ним и случилось, — отрезал хозяин.

— Это звучит как смертный приговор.

— И я вынес бы его… Не моргнув глазом… если бы я выносил приговоры…

— Коста!.. — всхлипнула Сиракова.

— Замолчи! — прикрикнул на нее муж. — Да, да, осудил бы его, будь у меня такое право.

— Тот, кто вынес приговор Медарову, и тот, кто его выполнил, тоже скорее всего не имели никаких полномочий от закона, — сказал я. — Надеюсь, это не ваша самодеятельность?

— Нет… — огрызнулся хозяин. — Конечно, не я… Вообще я не принадлежу к людям действия, товарищ инспектор! И в этом моя трагедия! Слишком хрупким творением для этого мира грубых стремлений оказался Коста Сираков.

Голос моего собеседника даже задрожал от сдерживаемой патетики.

— Ничего, — успокаивал я страдальца. — Может, так оно и лучше. А чем вы объясняете свое критическое отношение к покойному?

— К гангстеру, хотите вы сказать?

— Коста! — умоляюще воскликнула Сиракова.

— Замолчи! — крикнул муж. — Вы слышали что-нибудь о «Комете»?

— Смутно припоминаю…

— Банда гангстеров — вот что такое «Комета»! И один из этих гангстеров — ее родной брат! — При этих словах хозяин правой рукой-шпагой указал на свою жену. — Когда я, дорогой инспектор, под влиянием естественного для каждого индивида инстинкта продолжения рода женился на присутствующей здесь женщине, знаете ли вы, что совершил этот волк в образе человека? Он лишил ее всякого содержания! Всякого! И не только от скупости, но и ради подлой цели: чтобы поставить на колени гордый, независимый дух Константина Сиракова!

Тут оратор несколько откинул голову и умолк, словно оценивая, какое впечатление произвели на меня его слова.

— Да-а… — протянул я. — Неприятно.

— Неприятно? Трагично, товарищ инспектор, тра-гич-но! Этот шкурник меня шантажировал, а дома с утра до вечера меня поедом ела жена-мещанка…

— Но ведь это же ради ребенка, Коста…

— Умолкни! — воскликнул хозяин, даже не взглянув на жену. — Обложенный с двух сторон одновременно, Коста Сираков не выдержал и поднял белый флаг капитуляции… Нежный росток был раздавлен катком безжалостного времени… Конец изучению философии, конец мечтам о научной карьере, вместо всего этого — место бухгалтера в «Комете», причем, заметьте, с нищенской ставкой…

— Гм… — хмыкнул я, а это могло означать что угодно. — Кроме покушения на вас самого… Что вы знаете о других преступных действиях этого сообщества?

— Все это сообщество было одним сплошным преступлением! — воскликнул хозяин.

— То есть?

— Судите сами: миллионы левов прибыли фактически ни за что ни про что. Просто проценты от фантастических военных поставок. Почему гитлеровцам захотелось давать такие деньги именно гангстерам из «Кометы», а не кому-нибудь другому, а?

— Вам лучше знать.

— Конечно, я знаю! Еще как знаю!

Тут хозяин конфиденциально наклонился ко мне и, не понижая голоса, забубнил:

— Филиалом гестапо была эта «Комета», если уж вы меня спрашиваете, инспектор!

— А почему вы не рассказали обо всем этом на процессе?

Сираков пренебрежительно махнул рукой:

— Что там было рассказывать, когда ничего нельзя доказать. Эти трое не вчера родились: документов и следов после себя не оставляли. Правда, и Сираков не лыком шит: гитлеровские полковники, приезжавшие под видом техников-инструкторов, шушуканье по кабинетам, поездки Костова и Танева во все концы страны — все это, особенно для меня, было яснее ясного…

— А кто, по-вашему, был главным?

— Конечно, Костов, — не колеблясь, ответил Сираков, потом, почесав в затылке, добавил: — Хотя под конец как будто Танев держал вожжи в руках. Полковники чаще всего засиживались в его кабинете, а Медаров и даже Костов дрожали перед ним.

— Дрожали?

— Дрожали, еще как. И в гангстерстве есть чины.

— Гм… — снова многозначительно хмыкнул я. — А как случилось, что в последний момент Костову удалось улизнуть?

— Этого я не знаю. Они эвакуировались из Княжева, а меня мобилизовали здесь, в Софии; с тех пор я их больше не видел. Даже за зарплатой посылал ее, — Сираков небрежно указал на жену. — А как это произошло, понять нетрудно: Танев становился все опаснее, но Костов был хитрее всех. Почуял волк проклятый, что дело швах. Договорился с немцами и смотался.

— С деньгами в кармане, — добавил я.

— Известное дело, с деньгами. В последние два года они все свои капиталы превращали в золото: чем сильнее становилась инфляция, тем скорее обращали они все в золото.